– Марья Иванна, очнитесь! – я ощутила, как меня больно ударили по щекам и замычала. Просыпаться не хотелось, но больно любопытно стало, кто себе позволяет такое неуважительное отношение ко мне? Я сделала глубокий вдох и ощутила гадкий запах, отчего глаза раскрылись сами собой.
– Пришла, пришла в себя! Государыню зовите! – раздался многоголосый шёпот, а я дёрнулась и принялась озираться. Вокруг было темно – хоть глаз выколи, лишь где-то вдалеке подрагивали огоньки, как от множества свечей. Желудок внезапно скрутило и я, приподнявшись, выплеснула его содержимое прямо на юбку девушки, которая сидела у изголовья. Та с криком отскочила, а я с удивлением отметила длинную косу, до самого зада, и расшитый золотой нитью сарафан. Мои девятиклассницы нынче такие не носят! Где я? Почему выключили свет?
Между тем шёпот стих и перед моим лицом оказалась строгая женщина, по самые глаза укутанная в чёрный монашеский наряд. Соболиные брови нахмурились, а лицо скривилось в недовольной гримасе.
– А ну вышли все из покоев царевны Анастасии! – рявкнула величественная монашка и комната мгновенно очистилась. – Ишь, набились!
Я сама от страха распахнула глаза и стала искать выходы, чтобы ретироваться. Но чёрная женщина уже подошла ко мне, взяла за руку и строго спросила:
– Чего надумала? Расхвораться сразу после царственного освящения? Плохая примета то, – сурово произнесла она, а я стала судорожно думать, как оправдаться. – Ну чего молчишь? Язык проглотила?
Я кивнула. Язык действительно присох к нёбу, во рту остался кислый вкус.
– Пить, – хрипло выдавила я из себя и благодарно приподнялась с кровати, чтобы глотнуть воды, которую мгновенно поднесла услужливая рука. Зубы звякнули о тонкий металл, а я с удивлением обнаружила, что пью из чеканного серебряного кубка.
– Лекарей позвать, мне потом доложить, – распорядилась монашка и, круто развернувшись, выплыла из комнаты, оставив после себя удушливый запах ладана.
За одно я была ей всё же благодарна – помещение осталось пустым, за исключением той девки, которая приняла на свои колени содержимое моего желудка. Она уже успела переодеться и снова присела на мою кровать. А у меня снова начала кружиться голова, и я попросила:
– Окно. Открой, пожалуйста.
Та мгновенно сорвалась с места и открыла ближайшее ко мне окно. Стекло было витражное и по виду очень дорогое. Ты, Марья Ивановна, как здесь вообще оказалась?
Пока девушка в красном сарафане и расшитом кокошнике возилась с окном, я заглянула под одеяло. Слава Богу, хотя бы не голая. Белая хлопковая сорочка приятно облегала тело, а накрыта я была вышитым покрывалом с меховой оторочкой.
– Как тебя зовут? – спросила я девушку. Та вытаращила глаза и сказала:
– Так Дуняша я, царевна, – и пристальнее вгляделась в моё лицо. А я поняла, что мне лучше помолчать, чтобы не выдать себя ещё каким-то вопросом. Я умная, разберусь. Если это сон – то даже интересный. Если б ещё так не крутило живот…
Дверь распахнулась так же внезапно, как и в прошлый раз, и в покои вошли двое мужчин. Они были в средневековых костюмах: простые чёрные мантии, мягкие кожаные башмаки, на голове у одного круглая шапочка. В руках каждый держал большую полотняную сумку, а следом за ним семенил молодой мальчик в сюртуке и обтягивающих штанах, который еле удерживал на весу большой деревянный ящик.
Тот, что в шапочке, быстро спросил что-то на непонятном языке. Я уловила знакомое слово patiens. Латынь? Он, не дожидаясь ответа, гаркнул что-то еще. Какой-то там «фенестрам». Я хлопала глазами и с удивлением смотрела на этот спектакль.
Второй мужчина с непокрытой головой перевёл Дуняше:
– Закройте окно, вы впускаете нездоровые пары к царевне!
