Звезды над рекою гаснут,
Тает сон моей судьбы.
Я не знаю, был ли счастлив,
Да и я ли это был.
Фернандо Пессоа
Я падал. Падал с такой огромной
высоты, что городские стены Карнары – высочайшие в Монланде –
казались отсюда игрушечным замком, сделанным из кубиков «Лего».
Ветер отчаянно свистел в ушах, вертя мое тело во все стороны,
словно мальчишка – беспомощного жука. Внизу суетилась огромная
масса людей – живых и мертвых – с высоты представлявшихся двумя
стаями копошащихся муравьев, почти неотличимых друг от друга.
Я знал, что сделал все правильно.
Ничего лучше я сделать не мог. Но достиг ли я цели? Победил ли я
или просто плюнул в лицо врагу перед смертью? Мне не суждено это
узнать. Пусть это узнают другие – и делают с этим знанием что
захотят.
Земля приближалась стремительно и
неумолимо. Сколько раз я, всю жизнь боявшийся высоты, видел
подобную картину в кошмарных снах! И всегда за секунду до того, как
встретиться с земной твердью, я просыпался, дрожащий от избытка
адреналина и счастливый от того, что это был лишь сон.
Я знал, что в этот раз так не будет.
В этот раз мне предстояло встретиться с землей.
Пол тронного зала был вымощен
плитами гербовых цветов Карнары – черного и белого – и отполирован
шарканьем множества ног, отчего походил на шахматную доску. Я
сделал по нему всего несколько шагов и едва не поскользнулся.
Смотреть под ноги было нельзя – необходимо было не сводить глаз с
лика Его Величества, короля Карнары.
На мою шею непривычно давила
серебряная цепь с тяжелым медальоном, украшенным россыпью мелких
сапфиров – знак отличия егермейстера, который Сергею пожаловал
давным-давно старый маркграф, но с которым Сергея видели лишь
изредка, и обычно, почему-то, не на людях. Теперь же мне пришлось
этот медальон надеть – для солидности.
Восседавший на слишком высоком для
него троне десятилетний мальчишка, с трудом держащий осанку под
тяжестью серебряного венца – хоть тот специально для него бы сделан
облегченным – смотрел на меня с таким же любопытством, как я на
него.
По правую руку от трона стоял
регент, герцог Волькенбергский, мужчина лет сорока с клиновидной
бородкой и глубоко посаженными черными глазами, одетый в камзол и
плащ, расшитые серебром по черному полю. В отличие от короля, глаза
которого сияли непосредственным детским любопытством, лицо герцога
походило на деревянную маску, вроде тех, что жители окрестностей
Кира достают из сундуков во время осеннего карнавала. Вдоль стен
зала толпились пестро разряженные придворные – несколько десятков
высших сановников королевства. Позади всех, у самых дверей скромно
примостилась моя так называемая свита – Олег в пять лет не
надеванном нарядном камзоле, Тим с кинжалом в купленных недавно
богатых ножнах, Вика в монашеском облачении – ей пришлось принять
сан, чтобы в Карнаре не было вопросов к ее амулетам.
– Склонитесь перед мудрейшим
владыкой! – громко произнес где-то сбоку от нас, у самой стены ала
церемониймейстер в тяжелой меховой накидке.
Остановившись посреди зала, я сделал
глубокий поклон и опустился на одно колено, и то же самое сделал
стоявший от меня по левую руку орденский нунций – худой, как жердь,
бритый мужчина в черном камзоле, с лицом, обезображенным косым
шрамом. Он был кем-то вроде постоянно представителя Ордена при
дворе, и именно он в последние три дня натаскивал меня по части
придворного этикета, а также передавал пожелания Капитула.
– Что имеет сказать нам наш верный
вассал, нунций Ордена Мученика Иеремии? – отчеканил мальчишка
неестественным голос, словно читал невидимую бегущую строку.
