Старик вышел на улицу и с
наслаждением, полной грудью вдохнул свежий, бодрящий морозный
воздух.
Осень на исходе...
Под яркими звёздами светло, как
днём. В нескольких метрах от избушки вьётся речушка - красуясь
лунной дорожкой, прячется под старый финский мост. Старик
прислушался к едва различимым шорохам и улыбнулся:
- Погодите чуток. Сейчас хлеб из
печи достану... Сейчас!
Сгорбившись и кашлянув в кулак, дед
Матвей побрел назад, к дому. У крыльца он ловко прихватил рогатину,
скинул бечёвкой подвязанные башмаки и бесшумно, будто тень или
призрак, скользнул внутрь. К печке. Чёрный кот, завидев хозяина,
вскочил, выгнул спину и сладко зевнул, вонзив когти в шерстяное
одеяло – мягкое, тёплое…
Шорох, монотонное бормотание, и вот
уже плывёт по комнате дразнящий аромат свежеиспечённого хлеба.
Старик отодвинул заслонку печи - отблеск пламени жадно скользнул по
морщинистому лицу.
- Вот и угощение подоспело.
Дед вытащил круглый румяный каравай,
смазал корочку сливочным маслом. Накрыл сверху льняной салфеткой –
пусть отдохнёт, поостынет, пропитается, так ведь не только людям
вкуснее...
Он неторопливо разложил на столе
разноцветные ленты – одни узкие, другие широкие. Зажёг свечи. Свечи
непростые – вручную скатанные из воска с травами (сам собирал, сам
сушил), с душой да с наговором. Свеча трещит, от трав вспыхивает.
Мозолистые пальцы старика с нежностью выбирают ленты, привязывая
каждую к рогатине на своё место. Кот, мурлыча, трётся о ноги
хозяина – волшебство чует.
Ловцом снов расцвело меж двух
обструганных веток шёлковое разноцветье – любо-дорого посмотреть! В
отблеске свечей затрепетали по стенам тени. Одна из них отделилась:
щупленькая, востроносенькая старушонка в свободной одежде.
- А, пришла. Ты – первая, –
усмехнулся дед Матвей.
- Пришла, пришла! – закивала головой
старушонка и повела носом по сторонам:
- А чем это у тебя так вкусно
пахнет?
- Да вот духам подмостным да лесным
каравай испёк.
- Им испёк, а про меня забыл!? –
тень недовольно задрожала, запрыгала по стене.
- Забудешь про тебя, как же! –
хмыкнул Матвей и отломил небольшой кусок от каровая.
Встал и протянул к стене:
- Прими, подруженька, наш хлеб да с
маслицем, да только из печи вынутый, для духов и тебя, Кикиморы,
испечённый на радость, усладу, да на доброе к вам отношение.
Из стены вытянулась тощая ручонка с
длинными костлявыми пальцами. Схватила хлеб из рук Матвея и исчезла
в стене. Раздалось чавканье – будто ходит кто по болоту.
- Хорош хлеб-то!
- Заходи в следующее полнолуние на
угощение.
- А молока что ли нет? – тень
выросла, заползла на потолок, коброй нависнув над дедом. – Уж
больно молочка охота.
- Сейчас крынку принесу.
Матвей направился в сени, принёс
глиняный кувшин.
- Вот тебе молоко. Только ты уж не
мешай мне...
- Это для лесных? – тень качнулась в
сторону рогатины.
- Для них, – сухо кивнул старик.
С Кикиморой долгих да задушевных
разговоров лучше не заводить. Даже приняв угощение, она всё равно
остаётся лесной нечистью – холодной, голодной, не обласканной.
Угостил и иди себе! Не то понравишься Кикиморе и захочет она
утащить на дно болотца кусочек тепла из живого мира…
Тень исчезла, а вместе с ней и
кувшин с молоком.
- Кувшин верни, – зло прошипел
чёрный кот. - А то не напасёшься на вас!
Васька был кот запасливый, и во всём
любил порядок. Инвентарю деда Матвея счёт нужен, чай вещички-то не
казённые! Что до Кикимор, то у них и вовсе с котами вражда давняя,
непримиримая. Дед Матвей как-то раз даже обещал Ваське рассказать,
из-за чего, но так и не нашли они время для разговора. Ещё бы…
Такие дела творятся – куда там!
Вот ведь как получается (думал
Васька) - чувство неприязни свойственно обоим - нечистой силе,
стало быть, и коту. Не простому коту. Говорящему! Коту колдуна.
Это, если разобраться, то он, кот Васька, нечистая сила и есть? Так
почему же…
