Телефон сестры зазвонил, и на экране высветилась фотография
человека, в которого я уже вечность была влюблена. Не одна я, а
почти все девочки в институте. Временами даже преподаватели
называли доцента Горского «нашим Онегиным». Не раз и не два вместо
контрольных работ и рефератов Евгений Сергеевич получал любовные
признания, причём не только в прозе, но и в стихах.
Знаю точно, потому что одно из стихотворных посланий сама
написала. Тогда ещё думала, что у меня есть хотя бы крохотный шанс.
Трусила страшно, но и имя своё подписала: Дарья Синицына, первый
курс, факультет иномирья. Иномирных исследований, дипломатии и
перемещений — полное название факультета, но обычно его сокращают,
так поступила и я.
Евгений Сергеевич ничего не ответил, и спустя неделю я решилась
на разговор. Осталась после звонка, дождалась, пока все выйдут из
аудитории, набрала воздуха в грудь. Голова отчаянно кружилась, и
голос дрожал. Начала издалека, запуталась, принялась нести всякую
ересь, а он руку поднял — мол, молчи.
Только тогда от бумаг на столе оторвался и на меня посмотрел.
Взгляд холодный, точь-в-точь как на этой фотографии на Ленкином
телефоне, строгий и отстранённый.
У меня сердце так и застыло в ожидании вовсе не чуда. Таких
длинных тягучих секунд я не переживала ни разу. Думала, в обморок
упаду. Вдохнуть не могла. Руки стали холодными, как у статуи.
А он всё смотрит, молчит. Наконец произнёс сухим тоном:
— Со студентками не встречаюсь.
Вот и всё, что он сказал, встал и отвернулся к окну.
Решительную линию его плеч, крой пиджака и тёмные волосы,
связанные в хвост, мне никогда не забыть. Как и то чувство, когда
умирает надежда.
— Идите, Синицына. Займитесь учёбой, берите пример с старшей
сестры, а не всякими глупостями занимайтесь.
Жестокий он, бескомпромиссный. Пожалел бы наивную, пожелал найти
кого-то другого, утешил, а он про учёбу заладил — чурбан чурбаном.
И стихи мои не вернул. Сказал: выбросил, не читая. Почему-то именно
это показалось обидней всего.
Чтобы не видеть его, не травить душу, перевелась на другой
факультет. А Ленка осталась покорять иные миры. С годами добилась
больших успехов, в любимчиках у «Онегина» стала ходить — хвасталась
уже раз сто, как он среди всех её выделяет. Как девочки к ней
ревнуют. И даже преподавательницы смотрят искоса.
— Смешно-то как, правда, Даша?
Угу, смешно аж до слёз.
Иногда моя сестра слепа, будто крот. А так умница и
красавица.
Прошло три года, но даже сейчас смотреть в его лицо, пусть это и
всего лишь фотография, горько и болезненно сладко.
Сестре посчастливилось сделать удачный снимок. Он на ней ну
точно живой. Буравит собеседника взглядом, и так и кажется, что
услышишь: «Синицына, что вы всё смотрите и молчите? Телефон не
хотите поднять? Если нет, идите отсюда».
— Кто там всё трезвонит, Даш? — приоткрыв дверь ванной, крикнула
сестра.
— Неизвестный номер, — неожиданно для себя соврала я.
— Так сбрось его.
Дверь хлопнула, и мелодия смолкла сама.
Я обвела комнату сестры взглядом. Не так уж и часто мне
доводилось у неё в общежитии бывать. В зеркале на стене заметила
собственное отражение. Шалые искорки в до черна потемневших обычно
синих глазах, и волосы стоят дыбом, будто проволока из серебра.
Даже не заметила, как собственными руками уничтожила симпатичную до
этой минуты укладку.
Ничего из дальнейшего не случилось бы, но Горский позвонил
вновь. Как раз когда я пыталась удалить его номер из списка звонков
на телефоне сестры. Рука предательски дрогнула, и сбрасывать стало
поздно.
Сердце стучало как сумасшедшее, но голос звучал ровно и
по-деловому. Как у сестры:
— Синицына слушает.
Привычку так отвечать на звонки Ленка приобрела, подрабатывая во
время каникул в деканате секретарём.
