Что ж… Как бы то ни было, боль это всего лишь боль. Если она
есть, значит ты еще живой. Вместе с тем положение наше трудно было
назвать даже плачевным. Все печальней некуда…
Военные решились на переворот и четко продумали время революции.
Видимо, именно к нам относились очень серьезно. Или это был
какой-то дальновидный план. Принимали нашу рейдовую группу жестко,
пользуясь и преимуществом в количестве, и тем, что мы вернулись из
рейда вымотанными. Мне сразу показалось, что нас хотят взять
живьем, потому что при всем преимуществе даже не пытались стрелять,
но зато били от души. Почуяв это, мы дрались как львы, не стесняясь
в средствах. Да, с оружием вышла заморочка, автомат не вскинешь, но
в контакте мы успели наделать шума ножами, порешив несколько
человек. Впрочем, нас все равно одолели. Шансов почти не было. Нас
просто смяли и жесточайше отмудохали…
Левый глаз мой совсем плох, не открывался. В правом лишь
узенькая щелочка с минимальным обзором. Левая рука вроде шевелится,
но каждое движение отдается дикой болью. Не перелом - вывих и ушиб
скорее всего. Чуть, гады, руку не оторвали, когда пытались отнять
автомат. Правая ныла в локте – тоже толпой старались, когда я
добрался до ножа и пустил двоим кровь. Вообще болело всё, потому
что били по площадям, как артиллерия, но всё же играла роль
неопытность. Опыт заменили азартом, потому травмы оказались не
самыми серьёзными, но зато я болел весь полностью, без остатка.
Даже пальцы на ногах умудрились оттоптать. При этом ребята совсем
не думали, что мы в пропитанной заражением одежде. Приказ выполняли
четко и с рвением. Зато все внутренние органы, кажется, целы, хоть
и внутри тоже всё болит. Придётся некоторое время кровью ссать и
харкать. Почки хорошо отбили, но они конструктивно так расположены
в организме – не закроешь, не согнёшься. Кстати, отмечу, что по
телу била солдатня, а потом над головой работал лично Плевко.
Гадёныш мстил за сломанный нос. Пока не мог оценить, насколько
успешно. Не мог посмотреть на себя со стороны в зеркало, да не
особо и хотел. Скорее всего этот вид меня не обрадует…
Не сомневаюсь, что у друзей дела обстояли не лучше. Их стоны и
маты я смутно слышал сквозь не прекращавшийся звон в ушах. Но в
одном я точно был уверен, мы будем живы ровно столько, сколько сами
этого захотим. Другого объяснения тому, что вместо обычного
расстрела нас взяли живыми и относительно здоровыми, у меня нет. Мы
нужны живыми! И на этом определенно стоит играть. Грамотно играть,
потому что кроме нас есть ещё люди, кого необходимо обезопасить.
Второй мыслью после того, как я пытался понять, насколько жив, была
– как наши? Ведь если всё хуже, чем я думаю, то никакого смысла
больше бороться нет. Но я всё-таки верил в нас. Кажется, что мы,
наша странная способность выживать на поверхности – это
единственный козырь в рукаве, который нужно разыгрывать осторожно.
А может дерзко, посмотрим. Конечно, на первый взгляд мы не в том
положении, чтобы качать права, но говорят, что наглость – второе
счастье.
Валяться в карцере на холодном бетонном полу раздолбанным телом
было приятно, но быстро надоело. Я с трудом принял сидячее
положение, испытывая боль каждой клеткой организма, и с трудом
огляделся по мере возможности. Так себе получилось. Узкий
прямоугольник кажущегося сейчас невыносимо ярким коридорного света,
перечёркнутый пересекающимися линиями решетки – первое, что
попалось на глаза. Да, карцер в таком свете, изнутри да в качестве
узника, мне оказался незнаком. Я помню, что при нашей власти в этот
коридор ходили нечасто, если карцер пуст. Гением архитектурной
мысли он был разработан специально под склады, но мы по ходу пьесы,
столкнувшись с проблемами, переделали два помещения для содержания
особо буйных правонарушителей. И да, теперь мы здесь. Как говорили
Предтечи: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».
