Смотрю на небо - что-то около
полудня. Бреду по узкому проулку, пряча под футболкой еще горячий
сверток. В такой жаре он остынет еще не скоро.
Пот стекает по лицу, и я резко
выдыхаю, вытираю ладонью лоб. Без тени, отбрасываемой руинами, я
думаю, тут около сорока градусов по Цельсию. Жарко, как в
пустыне.
На прошлой неделе я видела
неподалеку пустынную лисицу. Десять лет назад таких животных тут
было не встретить, а теперь здесь для них комфортно, как дома.
Вжимаюсь в стену, потому что
неподалеку проходят пара патрульных с автоматами.
Здесь, за ветхими стенами города,
пули предназначены не для монстров, а для людей. Для таких воров,
как я. Чтобы держать отчаявшихся на поводке.
Даже с врагом, прилетевшим извне,
люди так и не научились ценить жизни друг друга. Думаю, это было
последним испытанием для человечества, следующего никто не
дождется.
И еще потому что ни у кого из нас
нет другого выбора. С людьми безопаснее, чем с теми, кто обитает за
стеной. Даже так – тут у нас есть хотя бы призрачный шанс
проснуться завтра. Поэтому все мы здесь. Прячемся, выживаем,
стараемся походить на тени себя прежних. А я и своей детской тени
уже не помню.
Опускаю ткань майки ниже, стараясь
спрятать то, что под ней. На мне старые шорты, которые я нашла в
руинах пятиэтажки года четыре назад. На ногах – самодельные
шлепанцы. Волосы я закрутила в тугой засаленный пучок на
макушке.
Все никак не решусь их состричь,
потому что боюсь, а что если в этом безумном мире снова все
изменится? Может, через год придет лютая зима, в которой все мы
уснем вечным сном. Хотя бы локоны будут греть меня в забвении.
А может, я просто не хочу лишать
себя единственного, что есть у меня от мамы. Потому что все, что я
о ней помню – у нее были такие же волосы, как у меня.
С тех пор, как иные
спустились с неба, климат сильно поменялся. Днем под палящими
лучами солнца практически невозможно находиться. Иногда температура
воздуха поднимается так сильно, что кажется, будто испарилась вся
земная атмосфера, а почва под ногами мягкая, как пластилин.
Я украдкой выглядываю из-за поворота
и перебегаю к следующему покосившемуся дому.
Поднимаю глаза на вывеску,
оставшуюся болтаться над главным входом. Когда-то тут был детский
сад «Солнышко», а теперь стало «Солшко». В глубинах
полуразрушенного здания живет больше крыс и бог весть чего еще, чем
людей.
К тем немногим людям я и
пробираюсь.
Откинув в сторону кусок брезента,
прикрывающий вход от чужих глаз, спускаюсь в подвальное помещение с
левой стороны здания. Здесь есть несколько окошек, но они все в
пыли, наслоениях грязи и жира от костров. Никто бы не стал тратить
воду, чтобы мыть стекло.
Несколько мгновений стою на
ступенях, пока глаза привыкают к темноте.
- Айна, - шепчет изнутри мутного
помещения женщина и тут же заключает меня в объятия, - спасибо.
Когда она отстраняется, я выкладываю
на стол перед собой две чуть подгоревшие буханки. Их я украла у
пекаря. Вообще-то у единственного в городе, но почти ни у кого нет
возможности даже понюхать его выпечку.
Этот болван обеспечивает хлебом
только семьи, приближенные к коменданту Эдвардсу. И он сам – сын
коменданта. Они всегда сыты и умыты, может, даже едят за столом с
вилками и ложками.
Вообще, очень рискованно воровать у
них, но я не знала, где еще взять еды. Пришлось пробраться во
внутренний круг города, потому что я не имела морального права
красть у тех, кто живет во внешнем. Недавно видела, как старик
соскребал старое пригоревшее варево со дна котелка, чтобы съесть
его. Оно было черным, но я надеялась, что хоть немного жира в том
слое осталось.
Из-за спины женщины смущенно
выглядывают двое детей. Мальчик и девочка. Голодными глазами
смотрят на хлеб, хватаясь за мамкину юбку.
