На балконе
На балконе было сыро и холодно. После переполненного зала, то и дело взрывавшегося хохотом, конфетти и шуточками, становившимися всё более скабрезными, всё здесь походило на космос: бесшумный, почти бесцветный. Даже Йерлин за балконной оградой, уже спал – а первокурсники Института права до сих пор праздновали вручение студбилетов.
На балюстраде лежала ветка сирени. Арсений поднял её, оторвал лепесток и растёр лепесток между пальцами. Прохладное прикосновение, острый, приятный запах. Но слишком холодный. Бельё, возвращавшееся из прачечной, всегда пахло сиренью – слабо, неистребимо. Может быть, поэтому этот запах ассоциировался у него со стерильностью, излишней, неживой гладкостью свежевыстиранных вещей.
Арсений вернул сирень на место и с удовольствием вдохнул ночной воздух. После смеси духов, косметики и спиртного запах ночного города казался свежим. Он планировал дождаться окончания вечера здесь, а при первых звуках финального гальцера вернуться, слиться с толпой на итоговой фотографии и поехать домой. Планы разрушила скрипнувшая дверь. Стекло, брызги света через витраж, чья-то фигура в платье. Девушка. Лучше бы парень. Можно было бы просто покурить, перекинуться парой фраз и продолжить молчать. Хотя, если сделать шаг в тень, может, она не заметит…
Заметила. Подошла. В темноте было не совсем ясно, на чём держится её платье, и он снял куртку и протянул девушке из сострадания к себе, а не к ней. Ещё года два назад, в старших классах, ему начало хотеться лезть на стену, и отборные, хоть и редкие студентки Института права, особенно девушки с кафедры, желания не охлаждали.
– Сам не замёрзнешь? – спросила незнакомка. Спокойный, мягкий ничем не примечательный голос. Зато, вопреки дипломатическому этикету, который навязывали в аудиториях, в деканате, в столовой и, кажется, даже во сне, девушка обратилась на ты и сразу взяла куртку.
Да, ему уже стало зябко в тонкой шёлковой рубашке, так приятно холодившей в переполненном зале, так не гревшей здесь.
– Замёрзну, – ответил он. – Но на тебя смотреть невозможно.
Девушка рассмеялась, накинула куртку, потянула носом:
– «Послесобытий»? Неплохо. – Улыбнулась и протянула руку: – Вика.
– Арсений, – касаясь её ладони, кивнул он. Тонкие пальцы, прохладный и резкий ток. Он порадовался, что Вика накинула всё-таки его куртку и выглядела теперь нелепей. Йерлинская Империя позволяла так немало женщинам высших кругов. Вика была всего лишь первокурсницей – а иначе как бы она оказалась здесь, – но всё в ней, от залитой лаком причёски до тонких ремешков босоножек, – говорило, что она принадлежит именно к высшему кругу. От неё веяло напором, кофейным коктейлем, саркастичной дерзостью. Она так красиво и нагло нарушала или не нарушала все писаные и неписанные правила на этом балконе – делала так, как, кажется, решала в эту самую секунду.
– Щуман? – уточнила она, и Арсений не удержался, хмыкнул, кивнув.
– Господин Арсений Щуман, – медленно, будто смакуя звучание, произнесла Вика. – Ваше имя уже набило оскомину, даже старшекурсникам. Вы в курсе?
Он приложил немало сил, добиваясь этого. Но ответил только:
– Догадываюсь.
Вика шагнула к нему, внимательно рассмотрела в слабом свете, льющемся сквозь витраж. Он почувствовал себя неуютно, колко, ощутил какое-то предвкушение, попытался прогнать его. Вика взяла с балюстрады сирень и не глядя бросила в темноту.
– Это Арнольд оставил. Фон Зин. Знакомы? Вы же одного круга.
– Круга. Не возраста.
– Это точно, – засмеялась Вика. – Он среди нас выглядит переростком. И столько пафоса. Эта сирень зимой…
– Тебе не тревожно такие вещи говорить в таком месте? – кивая на стеклянную дверь, отделявшую их от праздника, спросил Арсений, хотя на самом деле хотел спросить совсем другое: кто ты? На каком факультете? Откуда ты – здесь, такая? Как мне найти тебя завтра?
