Я сидела в кухне, обхватив ладонями горячий стакан с чаем, пытаясь согреть озябшие пальцы. За окном январский мороз расписал стекло тонкими, почти кружевными узорами, а город утопал в белой тишине, словно мир замер, затаив дыхание. После суточного дежурства в детской больнице, где я, врач-педиатр, успокаивала капризных малышей и их встревоженных родителей, тело гудело от усталости. Но внутри меня бушевала буря – страх, боль и холодное, липкое предчувствие, от которого сердце сжималось в тугой комок. Чай, пахнущий мятой и бергамотом, уже не спасал – его тепло не могло пробиться сквозь ледяной панцирь, сковавший меня изнутри.
В десять утра телефон завибрировал, высветив сообщение с незнакомого номера. Мой муж, Александр, врач-хирург, сегодня тоже дежурил, но его задержала срочная операция, и я уехала домой одна, не дождавшись его. К сообщению были прикреплены три фотографии. Я открыла их, и пальцы задрожали так, что телефон чуть не выпал из рук. Мир вокруг будто треснул, как тонкий лёд под ногами, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
На первом снимке Александр обнимал женщину у входа в кафе «Пушкин». Его рука лежала на её талии – слишком низко, слишком интимно, с той уверенностью, которая не оставляла места для сомнений. На втором они смеялись, глядя друг на друга, их лица почти соприкасались, и в этом взгляде не было ничего дружеского – только тепло, которое когда-то принадлежало мне. Третий снимок ударил сильнее всех: их губы были в миллиметре друг от друга, его пальцы запутались в её тёмных волосах, а её рука покоилась на его груди, словно отмечая право собственности. Я узнала её – Марина, его ассистентка из операционной. Та самая, с которой он «обсуждал сложные случаи» до поздней ночи, пока я ждала его дома, убеждая себя, что это просто работа.
Подпись под фотографиями гласила: «Встреча в кафе «Пушкин» сегодня вечером, в 18:30. Не пропустите!» Каждое слово звучало как насмешка, как вызов. Кто-то очень хотел, чтобы я это увидела. Коллега из больницы, которая давно косилась на меня с жалостью? Или кто-то из друзей Александра, решивший, что я должна знать правду? Но в глубине души я была уверена: это она, Марина. Ей надоело быть в тени, на правах любовницы, и она решила положить этому конец, поставив меня перед фактом. Эта мысль кольнула, как игла, но сейчас было не до того.
Сердце колотилось, отдаваясь в висках, дыхание стало рваным, а в груди разрастался холод, будто лёгкие сковало льдом. Я сжала кулаки, и ногти впились в ладони, оставляя жгучие полумесяцы. Боль была реальной, она держала меня на плаву, не давая утонуть в отчаянии. Два года. Всего два года брака. Как он мог? Или это началось раньше? Может, их связь тянется ещё со времён, когда мы только начали встречаться, когда я, ослеплённая любовью, не замечала ничего вокруг? Эта мысль резала, как скальпель, которым Саша так ловко орудовал в операционной.
Теперь всё складывалось в пугающе ясную картину: его поздние возвращения, отговорки про «срочные операции», отменённые ужины, его отстранённость и резкость в последние месяцы. Я вспомнила, как он отмахивался от моих вопросов о Марине. «Она отличный специалист, нам повезло, что она в нашей команде», – говорил он, а я, наивная, верила. Уговаривала себя, что его холод – это просто усталость, что наш брак крепок, что он меня любит. Как же я ошибалась. Каждая его отговорка теперь казалась ложью, каждый взгляд – маскировкой.
Я медленно поднялась из-за стола, чувствуя, как решимость пробивается сквозь боль, как росток через асфальт. Разум шептал: не торопись, дождись вечера, поговори спокойно. Но сердце кричало: действуй! Верни себе контроль над своей жизнью. Месть? Нет, не месть. Мне нужна правда. Я должна увидеть их своими глазами, убедиться, что это не ошибка, не чья-то злая шутка. Я должна услышать, как он объяснит это предательство, если вообще сможет.
