Она решилась не сразу. Пару секунд помедлила, но потом все-таки
обрезала самую первую, ниспадающую на лицо прядь. Звонко щелкнули
острые, позаимствованные для такого события ножницы - свои были
слишком старыми и только испортили бы волосы - золотистый лоскут
упал на разложенную под ногами ткань.
Августина, или просто Тина, как раньше называл ее отец,
перехватила следующий локон. Теперь ножницы щелкали быстро, а пряди
падали одна за другой: вскоре они окружили девушку
тускло-поблескивающим ковром. Густые и светлые, длиной почти до
поясницы - с ними было много мороки при «жизни», а теперь, после их
«смерти», они готовились сослужить для своей хозяйки последнюю
службу.
Чуть позже она соберет состриженные волосы вместе, завяжет ткань
в узел и отнесет на рынок к цирюльнику. Из них можно будет
смастерить отличный парик или шиньон - для той, у которой нет таких
шикарных волос, как у Августины, зато есть деньги, коих так не
хватало ей.
Теперь Тина стала больше похожа на юношу. Все же, обрезать под
корень рука не поднялась, но блондинистые вихры длиной до
подбородка можно спрятать под шляпу, чтобы сделать сходство более
полным. А то, что кончики стали неровными и где-то даже рваными -
да кто ж станет приглядываться к мальчишке-бедняку?
Джонатан, конечно, расстроится, когда узнает: он любил
перебирать ее шелковистые локоны и не раз говорил, что они сами по
себе несметное богатство, а она в ответ смеялась, что это
«богатство» - ее единственное приданое на свадьбу с ним.
Но волосы, это не рука или нога; волосы отрастут. К тому же, Джо
Уэнсби все равно на ней женится. Он ценил ее не только за прическу,
как и она любила его полностью и без остатка.
Августина вошла в комнату, где лежал отец. Он болел уже больше
четырех лет, неспешно и мучительно угасая, но каждый раз, подходя к
его спальне, она замедляла шаг и на долю секунды прикрывала глаза.
Будто надеясь - вот сейчас, хотя бы сегодня случится чудо, и она
увидит его прежним, бодрым и полным сил человеком. Но чуда не
происходило: из раза в раз она видела все того же прикованного к
кровати старика, большую часть времени мечущегося в беспамятстве, а
в редкие мгновения пробуждения стонущего от невыносимой боли.
Она давно перестала теребить лекарей - все они развели руками
почти сразу же после того, как некогда сильный и здоровый мужчина
слег от неизвестной немочи. И, если начистоту, девушка уже не
надеялась на его исцеление, а могла лишь молить Светлого бога о
том, чтобы последние дни ее отца были наполнены сном и покоем, а не
оглушающей болью.
Но дни превратились в недели, недели растянулись в месяца, и так
мучительно медленно прошли долгих четыре года. Их существование
трудно было назвать «жизнью»: они оба будто застряли в муторном
кошмаре без конца и края, в котором он бесконечно болел, а она
бесконечно за ним убирала.
Она вливала в него жидкие бульоны три раза в день -
единственное, что мог вынести его желудок, и дважды меняла постель.
Немногочисленные подружки давно перестали приходить к Августине в
гости, да и Джонатан захаживал редко, если только помочь по
хозяйству, а встречались они чаще на улице или у него.
Сегодня она успела перевернуть деревянное тело отца на бок,
морщась, перестелить белье и вновь положить его на спину до того,
как он пришел в себя.
- Тина... - хрипло прошептал он и потянулся к ней исхудавшей
рукой. Губы отца тронуло подобие улыбки, и она устало улыбнулась в
ответ, перехватив его ладонь. Когда-то он мог поднять ее, словно
пушинку, усадить к себе на плечи и идти так до самого моря, а
теперь не умел даже руку держать на весу.
Зато он вспомнил дочку: большую часть дня мужчина не просыпался
вовсе, а когда просыпался, в половине случаев не узнавал
склонившейся над ним девушки.
