Скрежет. Металл – жадный, голодный – вгрызался в камень, визжал так, что вой сигнального рога, захлебнувшийся яростью над двором Чернокаменной Цитадели, казался колыбельной. Каэл не смотрел вниз. Нельзя. Лишний дюйм – и пять лет каменного мешка покажутся курортом перед тем, что сделает с ним стража. Или равнодушные клыки скал внизу. Пальцы – мясо, содранное до кости – скользили по мокрому выступу. Тело – натянутая струна, ищущая опору в пустоте. Легкие – кузнечные мехи, в них пожар. Каждый мускул – агония. Над головой, по галерее – дробь сапог, гортанные выкрики. Псы учуяли.
Рывок. Снова. Челюсти свело судорогой, во рту привкус крови и крошева от собственных зубов. Ветер – ледяной скальпель – полоснул по лицу, принес запах. Свобода? Нет, пока лишь смолистая горечь леса и стылая сырость тумана, что клубился за внешней стеной. Этот запах. Он вел его полгода. Пока пальцы превращали тюремную ложку в подобие крюка. Пока глаза в темноте камеры чертили карту маршрута по памяти и обрывкам подслушанных разговоров. Пока каждая клетка тела ждала эту ночь – безлунную, укутанную в саван тумана. Не сорваться. Не дать им этого зрелища.
Под стопой – предательский хруст. Камень? Или трухлявая балка, оскалившаяся из кладки? Секунда полета – та, что длится вечность. Нутро стянуло в тугой, ледяной узел. Успел. Перехватился, повис на одних руках. Старые рубцы на спине – натянулись, заныли. Внизу, во дворе – мечущиеся огни факелов. Пляска смерти. Почти увидели. Время – песок сквозь пальцы.
Прыжок. Вслепую, в молочную слепоту тумана, навстречу неизвестности. Удар о землю выбил остатки воздуха, отозвался болью в каждой кости. Тьма на мгновение сомкнулась, но он вцепился в сознание, не дал ему уйти. Лежать нельзя.
Сквозь звон в ушах – лай собак, далекий, но приближающийся. Яростные голоса. Он поднялся, пошатываясь. Ноги дрожали, но держали. Лес. Стена черных копий сосен и елей, едва различимая в рваных клочьях стылой ваты, что цеплялась за ветви. Там – спасение. Может быть.
Рванул через открытое пространство, пригибаясь, скользя тенью. Каждый шорох за спиной казался лязгом доспехов, каждая колыхнувшаяся от ветра ветка – рукой стражника. Лес принял его в свои холодные, сырые объятья. Ветки хлестали по лицу, корни – корявые пальцы древнего мертвеца – пытались схватить за ноги. Туман здесь был плотнее, липкой паутиной окутывал деревья, глушил звуки. Но лай собак становился ближе. Они шли по следу.
Он бежал, пока хватало сил, пока легкие не начали отказывать. Запах гари и чего-то еще… сладковато-тошнотворного. Кровь. Он замер, прислушиваясь. Погоня отстала, но ненамного. Впереди, сквозь редеющий туман, проступили очертания… Развороченная повозка. Одна. Вторая – дальше, перевернутая, колесо неестественно задрaно к мутному небу. Лошади – вздувшиеся туши, неестественно вывернутые шеи. Дым поднимался от тлеющих останков. И этот запах. Густой, приторный.
Каэл осторожно двинулся вперед, нож сам лег в руку. Картина бойни. Жестокой, стремительной. Работа не обычных разбойников – те бы забрали лошадей, товар. Здесь все было брошено, растерзано. На земле – тела. Мужчины, женщина… Он старался не смотреть, но взгляд выхватывал детали. Рваные раны, застывший на лицах ужас. «Не твое дело. Уходи», – прошипел внутренний голос, тот, что помогал выживать все эти годы.
Он уже почти двинулся дальше, когда услышал. Тихий всхлип. Почти неразличимый среди стонов ветра в ветвях. Каэл замер. Звук повторился. Оттуда, из-под опрокинутой повозки, из вороха тряпья и сломанных досок. Его нутро протестовало. «Обуза. Свидетель. Проблема». Но ноги сами несли его к повозке. Он откинул тяжелую просмоленную ткань.
