Город выдыхал кислый пар промышленных кошмаров, и дождь, мелкий, как бисер самоубийцы, накрапывал уже которую вечность. Он не приносил свежести. Только размазывал грязь по потрескавшимся тротуарам, превращая плевки и собачье дерьмо в абстрактные акварели отчаяния. Нуар смотрел на это из окна своей съемной конуры, где обои отслаивались, словно прокаженная кожа, и думал о стерильности. Не той, что в операционных – белой, пахнущей спиртом и подчинением. А о стерильности небытия. Окончательной тишине после хорошо выполненной работы.
Работа. Его работа. Днем он был винтиком, неотличимым от миллионов таких же, вращающихся вхолостую в гигантском, ржавом механизме под названием «общество потребления очередного дня». Он сортировал данные. Цифры. Чужие жизни, сведенные к ячейкам в Excel. Серые ряды серых судеб. Иногда он представлял, как эти ячейки воспламеняются, одна за другой, превращая монитор в маленький филиал ада. Удовлетворения это не приносило. Только легкую тошноту от собственной банальности.
Настоящая «работа» начиналась с наступлением сумерек, когда город натягивал на себя неоновую маску веселья, а в темных переулках просыпались его истинные инстинкты. Нуар не был обычным хищником. Голод утолялся не плотью, а эхом. Эхом чужого страха, отраженным в расширенных зрачках, в сбитом дыхании, в той немой мольбе, когда маска цивилизованности слетает, обнажая первобытный ужас. Это была его симфония. Его искусство. Пока еще камерное, для одного исполнителя и одного, последнего, слушателя.
Он потянулся, хрустнув суставами. Квартира была пропитана запахом дешевого кофе и чего-то еще, неуловимо-тленного, как старые газеты, в которые когда-то завернули рыбу. Вчерашняя «репетиция» прошла… неплохо. Женщина в парке. Слишком много кричала, правда. Визгливо, как несмазанная дверь в преисподнюю. Не хватало глубины, понимаете? Истинного осознания момента. Она просто хотела, чтобы все закончилось. Банально. Все они хотели, чтобы все закончилось. Никакой фантазии.
Нуар подошел к столу, заваленному распечатками. Планы города, фотографии людей – случайных, выхваченных из толпы объективом его старенького фотоаппарата. Лица, не обезображенные интеллектом или хотя бы оригинальной тоской. Пустые холсты, ждущие его кисти.
– Слишком просто, – пробормотал он, обращаясь к отражению в темном экране монитора. Отражение было бледным, с темными кругами под глазами – клише, но куда деваться от правды собственного износа? – Нужно… соавторство. Нужен резонанс.
Эта мысль была новой. Раньше он был самодостаточен в своем маленьком театре жестокости. Но что-то изменилось. Мир вокруг стал громче, вульгарнее. Его тихие экзерсисы тонули в общем информационном шуме, как капля яда в бочке с патокой. Чтобы быть услышанным, нужно было не просто кричать. Нужно было создать эхо, которое само начнет разрушать.
Дождь за окном усилился, теперь он барабанил по стеклу с остервенением обманутого кредитора. Нуар усмехнулся. Даже погода сегодня была на редкость неоригинальна.
Он открыл ноутбук. Сайт городских новостей. Очередная перестрелка в гетто, очередной политик, пойманный на взятке, очередной прогноз погоды, обещающий продолжение этого унылого акварельного апокалипсиса. Все это было фоном. Белым шумом, который он должен был прорезать своим произведением.
«Произведение…» Он закрыл глаза. Он видел его. Не просто акт насилия. А инсталляцию. Перформанс. Что-то, что заставит эти сонные, жующие свою жвачку души проснуться. Может, и не от восторга. Скорее, от ледяного прикосновения чего-то, что всегда было рядом, но чего они боялись признать.
Телефон на столе завибрировал – короткое, назойливое жужжание. Начальник. Наверное, опять какая-нибудь срочная таблица смертной скуки. Нуар сбросил вызов. Он еще не знал, какую форму примет его новое творение. Не знал, где найдет тот самый недостающий элемент, который превратит его тихий шепот ужаса в оглушительный вой. Но предчувствие уже зудело под кожей, как личинка трупной мухи, готовая вот-вот вырваться на свет.
