Если бы кто-нибудь спросил Пашу, кем он себя ощущает, подпирая стену спортзала в то время как все танцуют, он ответил бы, пожалуй, – сверчком. Правда, мудрым. Таким, который знает свой шесток. Поэтому Паша не стремился в центр, туда, где выставляли себя на показ разудалые братья Царевы в окружении золотой молодежи, и где была Она.
У Царевых папа преподавал в их институте. Впрочем, завоевывая свой авторитет, Григорий и Аркадий никогда не прятались, если что-то шло не так, за папину… м-м-м… спину. Шириной плеч, ростом, и, вне всякого сомнения, наглостью, сыночки превосходили своего батюшку. Царев-старший всю жизнь занимался только судовыми двигателями внутреннего сгорания, а Гриша с Аркашей еще – гимнастикой, боксом, новомодным карате. Они, как говорится, держали шишку в институте так же, как и в своей родной Кузнечихе – с тех пор, как вошли в силу.
Как Ее имя, Паша не знал. И не знал даже, на каком факультете Она учится. Слыша по радио песню «Королева красоты», в исполнении Муслима Магомаева, Паша всегда представлял себе не абстрактную физиономию с обложки журнала, а Ее лицо. Влюбиться в Нее было бы так же глупо, как Сеньке ошибиться с выбором головного убора. Однако, встречая Ее случайно в институтском буфете, или в раздевалке, он всякий раз чувствовал, как у него перехватывает дыханье.
Однажды он встретил Ее в баре «Огонек», расположенном под крышей Речного вокзала, в сопровождении какого-то рыжего хлюста, тоже, видать, блатного, судя по прикиду. Сам Паша не был завсегдатаем злачного места студентов-речников, он оказался там случайно вместе с компанией своего старшего товарища, соседа, Романа Володина. «А она так живет», – подумал он тогда. Готов был поспорить, она не заметила его вовсе, как не замечала прежде. В отличие от ее знакомых, Паша ничем не выделялся в институтских стенах: ни одежкой, ни общественной активностью, ни достижениями в науках…
– Павелий! А ты чего не танцуешь?! – вдруг выдернул его из задумчивости, сверкнув орлиным взором, Григорий Царев, которого принесло течением туда, где Паша изображал из себя Прометея, торгующего на скале печенью.
– Я ничего не танцую. – Паша растянул улыбку шире, чем у обаятельного бандита Григория Царева. – Наши не пляшут.
Вечер, посвященный окончанию третьего курса, набирал силу. Народ в спортзале напоминал Паше закипающую в кастрюле воду. Сначала образуются отдельные «бульки» – кружки танцующих там и сям, их становилось все больше. Наконец, при первых аккордах забойной композиции, загремевшей из динамиков, срывает с места всех. «Кипит» весь зал!
Замороженным остается один лишь Паша Павельев. Ее он уже не видит за толпой, но это неважно. У него хватает поводов для развития комплекса неполноценности без того, чтобы еще зациклиться на Ней. В очередной раз Паша задает себе вопрос: что он здесь делает? Нет, не на дискотеке, а вообще – в этом институте? И в который раз формулирует для себя ответ, сначала в краткой форме, затем в развернутой.
Коротко ответ на вопрос, чем Паша Павельев занимается в Горьковском институте инженеров водного транспорта, звучит так: а хрен его знает!
При развернутом ответе на поставленный вопрос, никак не обойтись без упоминания о матери. Не какой-то матери, а его родной и любимой мамы. Ведь именно она с детства нацеливала его, точно ракету, на поступление в вуз. «Учись, – говорила мама, – иначе попадешь в пэтэу, туда, где одна шпана. Пьют, курят, ругаются матом!»
Поскольку курить и ругаться матом Паша умел с тех пор, как подружился в четвертом классе с Женькой Птичкиным – самой большой головной болью мамы, то описываемые мамой ужасы Пашу не сильно пугали. Однако в целом против высшего образования он ничего не имел.
