Эпизод 0. Пролог. Лампочки.
Иногда мне кажется, что моё детство было похоже на длинный коридор.
В нём горели и гасли лампочки.
Одни светили ярко и оставляли след на глазах, другие тускли, едва заметные.
Каждая лампочка – это воспоминание.
Я не всегда могу сказать, что было сначала, а что потом.
Не всегда помню, сколько мне тогда было лет, сколько времени прошло между одним вечером и другим.
Но все эти кусочки памяти живы.
Их нельзя выбросить или сложить в правильном порядке.
В них всё: страх, одиночество, тишина, от которой закладывало уши, и редкие минуты покоя, когда становилось легче дышать.
Это не история с началом и концом.
Это не рассказ о том, как всё закончилось хорошо.
Это просто то, что я до сих пор ношу в себе.
Если захочешь, можешь пройти этот коридор вместе со мной.
Посмотреть, как горели мои лампочки.
И, может быть, понять, почему я всё ещё помню их свет.
Это всегда начиналось одинаково.
Я возвращался со школы или откуда-то ещё, и уже на лестнице чувствовал, что что-то не так.
Тревога поднималась откуда-то из живота, тянулась по горлу и опутывала мысли, сдавливало дыхание.
Хотя дома вроде никого не должно было быть.
Но пока я поднимался на второй этаж, понимал: всё повторяется.
Только я ещё вставлял ключ в замочную скважину, а уже знал – сейчас мне будет плохо.
А может, всё-таки нет? Может, это просто бабушка зашла или дед, может папа забыл что-то дома?
Я хотел в это верить.
Но дверь была не заперта.
Я медленно, почти беззвучно, открывал её.
В тот момент казалось, что за ней собрались все ужасы на свете, ждущие моего дыхания, неверного движения, дабы растерзать меня на месте.
Эпизод 1. Проклятые ботинки.
С порога я сразу все понимал только завидев её обувь.
Она всегда менялась – то сапоги, то туфли, но это абсолютно ничего не значило.
Я узнавал их так же, как узнавал её голос и шаги.
Мать дома.
И значит, весь день будет испорчен.
Если ей просто скучно – начнутся крики и придирки.
Если она больна – всё растянется на целую неделю – ни шагу в сторону, все под ее контролем.
К ее приходу я каждый раз прятал всё, что мне нравилось: рисунки, тетради, гитару. Но в этот раз даже начать будет совершенно невозможно.
С ней ничего этого не существовало.
Только уроки, уборка и вечное недовольство.
И крики.
Конечно крики, которые были и будут всегда.
Я ещё ничего не сделал.
Ни в чём не виноват.
Но уже знал: она всё равно найдёт повод, закричит…
А если день совсем плохой или кто-то посмел испортить ее настроение – то и ударит. А это ведь было так просто. Достаточно с ней в чем-либо не согласиться или посмотреть не под тем углом.
И ведь никто об этом не узнает.
При бабушке и отце она будет наигранно улыбаться и обнимать, будто всё хорошо.
А я буду молчать, потому что так проще и, как мне казалось, безопаснее.
Я всегда знал, что она меня ненавидит.
Но почему – не понимал.
Да разве я мог тогда понять? Разве ребёнок способен объяснить себе, за что его ненавидят?
Будто я сразу родился лишним, как ошибка.
В такие минуты казалось, что я прошёл войну, и в душе моей осталась воронка.
Ты только заходишь в квартиру – а уже знаешь, чем всё кончится.
В голове заранее звучат её крики, хотя ещё ничего не случилось.
Быть может, пронесёт?
Может, сегодня будет чуточку тише?
Самое страшное было, когда мы оставались вдвоём.
Тогда уж совсем некуда было уйти.
Вся квартира превращалась в какое-то настолько тесное место, что воздух казался липким, а стены слышали больше, чем я сам.
И даже если её ещё не было, всё равно ждал.
Ждал этого мотора, этого глухого цокота каблуков по лестнице, от которого начинало холодеть внутри.
И главное – щелчок замка.
Щелчок, после которого всё происходило как по записанному заранее сценарию.
