Вечер. Тысячи огоньков напоминают золотых рыбок, плавающих между
снежными зеркалами. Зима согревает нас в своих рукавицах, словно в
колыбели. Тепло бежит навстречу от фонарей. Ими рисует сказка на
полотнах нашей судьбы.
Шаг. След. Сотни лампочек освещают вечернюю мглу.
Звуки темноты вплетаются в ночь, превращая её в музыкальный тайник,
заполненный волшебством.
Чудеса. Закрываешь глаза и чувствуешь, как шелестят на ветру
зимние, лохматые ветви деревьев.
Темно, но светло. Реально, но так сказочно, будто проявляется явь,
нарисованная в улыбке околдованного сна.
Летящие птицы видят звёзды и устремляясь к своим гнёздам, засыпают,
ощущая тепло и защиту.
Небо ниже. Небо ближе к мыслям и образам. Вот возникает в далёкой
темноте молодой олень. Там, в ночном тумане пролетает ясноглазая
летучая мышь. Она торопится в огромную башенку, в окнах которой —
лунное серебро.
Звук. Звук? Заяц тревожит кору дерева. В темноте все деревья схожи;
задумались долгоногими стражниками. Охраняют лес, ночь, тебя, меня,
сон...
Снежное раздолье. Белая скатерть, прилетевшая с небес, покрывающая
луга.
И ты, перебирая пальцами, думаешь о чём-то. Слышишь. Чувствуешь.
Понимаешь. Видишь. Знаешь. Устремляешься вперёд, чтобы отыскать
среди зимних колокольчиков... самого себя.
Ночь. Башня цвета янтаря смотрит в небо. Луна освещает тысячи
кирпичей, составляющих её призрачность.
Звёзды прячутся за синеву бескрайнего замысла бытия. Не
холодно.
Сосны вдали ворчат, переговариваясь друг с другом, выставляя
тёмно-изумрудные иголки, чтобы защититься. На одной из них лента.
На самой нижней ветке завязана лента человеком, любящим одну из
сосен так, как может любить паучок свой паутиновый домик.
Тихо. Высокая башня слушает пробегающие мимо сны.
Легко дышат птицы в своих гнёздах. Из клювов выплывают маленькие
запятые пара.
Свет. Свет вокруг башни — звёзды освободились от тумана и
разгорелись ярко, словно зоркие глаза лазурных призраков.
Обитатели башни спят. Спят и книги, сложенные стопами и из них
выползающие. Мебель освещает луна: стол, стулья, поодаль старое
кресло-качалка с подлокотниками и диван. Тени от спинки дивана
бродят по стене. Живые, тёмные тени выглядят талыми при свете
подбирающихся звёзд.
Лес. Далёкий лес застыл почтительно и преданно. На фоне леса башня
выглядит величаво. Когда на неё падают отражения деревьев, кажется,
что башня обрела плечи, руки и ноги.
Замерло. Всё замерло на одно ночное мгновение. Замерло, задремало,
застыло в ожидании золотого солнца... и только ленточка на нижней
ветке сосны вторит ветру, причудливо танцуя, обещая появление
сильного, радостного, таинственного...
Небо, как море Айвазовского. Спешу вглядеться в его невидимые
сладкие пророчества. Миндальное солнце ошеломило своим ренессансным
рассветом. Весь взор его обратился на меня: печатью, сумрачной
непреодолимостью, роковой музыкой внезапности, горечью разлуки и
янтарём, диким янтарём.
Верно подметила зима — я в метели, точно в шантре. In the tent.
Dance la tente. Nelle tenda.
И точность, благоухающая точность перезвонов тягучего, сгущённого
утра всколыхнула во мне: и детство, и память, и тебя
великана.
Под ресницами великановые глаза прячутся горами, холмами, полями,
стаями. Прыгнуть ввысь, чтобы ухватиться за призрачные хвосты милых
и сильных птиц. Ведь они знают меня, помнят, понимают,
чувствуют...
Когда ты птица, видишь всё иначе. Ты наполнен перьями и гнёздными
мыслями. Когда ты птица, ты другой, иной, прощающий, далёкий, как
тополиное отражение в облаке.
