1
Дарья Григорьевна откинула запорный крючок двери и вышла во двор. В холодном светлеющем небе дотлевали последние звёзды. Улицей, негромко переговариваясь, прошли к ферме доярки. Лениво забрехали на них набежавшие соседские собаки. На пустыре за проулком, ведущим к водонапорной башне, прогревая к запуску остывший за длинную декабрьскую ночь дизель, застрекотал тракторный пускач.
Прислушиваясь к привычным звукам пробудившейся, дымящей печными трубами деревни, Дарья Григорьевна дождалась, пока посветлеет, по зимнему, надёжно лёгшему снегу захрустела подшитыми валенками к сараям. Почистила навоз в загородке под навесом, перетрясла подстилочную солому, добавила свежей. Оставшийся в коровьей кормушке корм перекинула через низкий заборчик в маленький под открытым небом закуток для овец, взамен принесла увесистый навильник лугового сена, сверху люцерну бросила.
– Не одобряю, – сказала она корове, выпущенной из тёплого хлева, с ходу зарывшейся в сено до низа кормушки. – Луговое, конечно, мягче и вкуснее люцернового. Только маловато его. Не смогла без хозяина вволю заготовить. Зять накосил немного по речке, да у соседей стожок на топлёное масло выменяла – вот и всё… Так что, Зорька, не обижайся и люцерновым сеном не брезгуй. С него и надо бы тебе свой завтрак начать, а луговое напоследок, на сладкое оставить.
Дарья Григорьевна и прежде разговаривала с животными. Теперь же привычка переросла в необходимость. Оставшись без мужа, она находила в этом тихую отраду и успокоение. Выпустила и овечек. В отличие от коровы они, по природе своей боязливые ко всему, стеснились на выходе, напугали друг дружку и ринулись в закуток, в узких дверях застопорились. Зазевавшийся ягнёнок бросился следом, наткнулся на них, попробовал проскочить в пролом заборчика и застрял.
– Куда, бестолковенький! – вытащила, на руки взяла его Дарья Григорьевна, поцеловала в симпатичную мордашку, чёрными кудряшками поиграла. – Ишь какие кручёные, чисто кудри Васи моего. Не случайно Кудряшом кликали, царствие ему небесное… Беги, чего уж…
Ягнёнок радостно подбежал к матери, заблеявшей, заволновавшейся уже за него, подлез к соскам подкормиться, от удовольствия задёргался весь, хвостиком куцым заиграл. Насосавшись, стал прогуливаться по закутку, прытко скакнул раз-другой, наскочил нечаянно на круторогого барана, ответно боднувшего чувствительно.
– Я тебе! – крикнула Дарья Григорьевна, любовавшаяся развеселившимся ягнёнком. – Зачем маленького обижаешь?
Овцы перестали щипать листики люцерны, уставились на хозяйку. Зорька тоже оглянулась на окрик, продолжая при этом тщательно и аппетитно пережёвывать сено. Даже куры кончили рыться в навозной куче.
– Ишь, хулиган какой! Правильно решила, оказывается, первым тебя под нож пустить. Заслужил!
Дарья Григорьевна готовилась к годовым поминам мужа.
– Водку и колбасу дочка с зятем привезут из города, – рассуждала она. – Остальное есть. Осталось барашка лишь на мясо пустить. Хватит ли?
По её подсчётам получалось, что должно хватить. Но в то же время опасалась она: возможно, на этот раз людей больше придёт, чем на полгода, когда многие на сенокосе были.
– Одним барашком, пожалуй, не обойтись, – решила всё же подстраховаться она. – Овцу ещё яловую придётся резать.
Выкатившееся солнце и полное безветрие обещали погожий день.
– Не буду откладывать. Всего ничего осталось… Кого бы попросить резать?
Обычно с этой просьбой многие обращались к соседу, зятеву племяннику, несмотря на свою молодость, до тонкостей освоившему процесс закалывания, резания и обработки любой живности. Сходила понапрасну – тот, оказывается, в последние дни с утра до позднего вечера пропадает в колхозных мастерских, трактором занимается.
