Анна впервые за пятнадцать лет переступила порог родительского дома, и её сразу накрыло знакомое ощущение удушья. Воздух застоялся, пропитался запахом старости и чем-то ещё – тем, что она всегда называла про себя «запахом страха». Пыль танцевала в лучах сентябрьского солнца, проникавших через грязные окна, и каждая пылинка казалась крошечным свидетелем всего того, что происходило в этих стенах.
– Ничего не изменилось, – прошептала она, поставив чемодан у входа.
Дом встретил её тишиной, но не спокойной – напряжённой, словно он затаил дыхание. Обои в прихожей, те самые с розочками, которыми мать так гордилась в восьмидесятых, теперь отклеивались по углам и были покрыты жёлтыми пятнами сырости. Половицы поскрипывали под ногами, издавая звуки, которые она помнила с детства – предательские звуки, которые выдавали её, когда она пыталась пройти незамеченной.
Анна поднялась на второй этаж, к своей старой комнате. Дверь была приоткрыта, и она увидела кровать с выцветшим покрывалом, письменный стол, за которым делала уроки, и окно, выходящее на задний двор. Всё было на своих местах, словно время остановилось в тот день, когда она убежала отсюда в восемнадцать лет, поклявшись никогда не возвращаться.
Но смерть матери заставила её вернуться. Не горе – горя не было, только пустота и странное облегчение. Нет, вернуться заставили практические вопросы: дом нужно было продать, вещи разобрать, документы привести в порядок.
– Добро пожаловать домой, Анечка, – произнесла она вслух голосом матери, и вздрогнула от собственных слов.
В доме было холодно, несмотря на тёплый сентябрь. Анна спустилась в подвал, чтобы проверить отопление, и замерла у входа. Подвал всегда был для неё самым страшным местом – низкий, с бетонными стенами, пропитанными сыростью. Здесь пахло плесенью и чем-то ещё – сладковатым, тошнотворным запахом, который она не могла определить.
Включив фонарик на телефоне, она спустилась по скрипучим ступеням. Котёл стоял в углу, окружённый паутиной и старыми коробками. Но её внимание привлекло другое – в противоположном углу была дверь, которой она не помнила. Маленькая, почти незаметная, словно кто-то пытался её скрыть.
Анна подошла ближе. Дверь была новее остальных, покрашена в тот же цвет, что и стены, но краска легла неровно, будто торопились. На двери не было ручки, только небольшая щель, куда можно было просунуть пальцы.
– Что за чёрт, – пробормотала она и потянула дверь на себя.
За дверью оказалось маленькое помещение, больше похожее на кладовку. Но кладовкой оно явно не было. Стены были обиты мягким материалом, как в психиатрических больницах, а на полу лежал старый матрас с тёмными пятнами. В углу стояло ведро и валялись какие-то тряпки.
Анна выронила телефон. Свет упал на пол, высветив что-то, отчего у неё перехватило дыхание. На стене, там, где мягкая обивка была содрана, кто-то процарапал слова: «МАМА, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО».
Почерк был детский.
Руки у Анны тряслись, когда она подняла телефон. Луч света заплясал по стенам, выхватывая новые детали: ещё одну надпись – «ПОМОГИТЕ МНЕ», цепочку, прикреплённую к стене, обрывки детской одежды в углу.
Она выскочила из комнаты, захлопнув дверь, и бросилась наверх. Сердце билось так быстро, что она едва могла дышать. Что это было? Когда мать сделала эту комнату? И главное – для кого?
В голове мелькали обрывки воспоминаний. Мать, которая часто исчезала в подвале на долгие часы. Странные звуки по ночам – плач, который мать объясняла кошками во дворе. Детские вещи, которые появлялись в доме, а потом исчезали, когда Анна спрашивала о них.
– Нет, – сказала она вслух. – Этого не может быть.
Но глубоко внутри она знала, что может. Мать всегда была странной, замкнутой, склонной к приступам ярости. Отец ушёл от них, когда Анне было десять, и с тех пор мать стала ещё более непредсказуемой.
