Ещё можно было не кричать. Ещё можно было притвориться, что это не страшно.
Пол мёрзлый. Пальцы сводит. Пахнет железом – не ржавчиной. Кровью. Она дышала через рот, стараясь не шмыгать носом. Шмыгнешь – он услышит.
Она не знала, как давно здесь. Света не было. Только звуки. Иногда – шорох. Иногда – плач. Иногда – щелчок ножа о металл. В прошлый раз он принёс ведро. Сказал:
– Та, что пыталась сбежать, не готова к чистоте. Теперь она – часть ритуала.
В ведре был палец. Потом два. Она больше не считала.
Он верил, что «очищает». Говорил им:
– Вы – сосуды. Я делаю вас чистыми. Через боль. Через покорность. Через молитву.
Иногда он заставлял читать. Святые тексты. Свои тексты. Листья бумаги пахли потом. Однажды он заставил одну из девушек вырыть ногтями слово «спасение» в бетоне. Кто-то сказал, что у неё сорваны подушечки пальцев. Кто-то – что она выжила.
Кто-то – замолчал навсегда. Сегодня он сказал:
– Одна из вас выйдет. Та, кто примет меня. Не телом. Духом.
Она услышала скрип замка. Шаги. Тяжёлые. Неторопливые. Она не знала, её ли очередь. Но знала – если он выберет не её, значит, он уже выбрал кого-то другого. Разобрал. Сложил. И оставил в ведре.
Глава 1. Он вернул ее по частям
Он заходит спокойно. Не как похититель, а как хозяин. Движения выверенные. Тишина внутри него – пугающая. Такая, что хочется шуметь назло.
Чёрная футболка, тёмные штаны. Без ремня. Без пояса. Без ничего, что можно сорвать, украсть, превратить в оружие. Только ключ на цепочке. Как амулет.
Я сижу на полу. Колени прижаты к груди. Спина к стене. Глаза – в пол. Я стараюсь не существовать. Для него. Для себя. Для кого угодно.
Он не смотрит. И я не смотрю. Но он знает – я здесь. Он знает, где каждая из нас.
– Сегодня ты молчишь, – говорит. – Молчание – это начало. Через молчание приходит чистота.
Он берёт тряпку из бледного пластикового таза. Она сырая. Пахнет хлоркой и чем-то сладким. Приторным до тошноты. Смерть, замаскированная под детское мыло.
– Руки.
Я протягиваю. Он вытирает аккуратно. Будто я стеклянная. Или уже труп. Мне всё равно. Главное – не дернуться. Не заплакать. Не показать, что внутри – паника.
– Чисто. Внешне.
Он разворачивается. Уходит. Дверь закрывается. Запах остаётся.
***
Слева – вздох. Справа – стук. Три раза. Пауза. Два. Наш код. Живы. Пока.
– Я тут, – шепчу. – Я пока ещё.
Шорох. Тихий. Почти ласковый.
– Ведро видела?
Алина. Старшая. Умная. Та, что однажды пыталась выломать петлю ногой.
– Видела. Один палец. Девчачий. С кольцом. Серебро. Камень плоский. Что-то напоминает.
– Маша… – Алина заикается. Голос хрипит. – У неё было такое. Сердечко. С трещиной.
Я закрываю глаза. Маша ушла. Вернулась – не вся.
***
Долгая пауза. Потом – голос с другой стороны. Тихий, будто дышит в бетон.
– Слышно вам меня?
Это Вера. Третья. Самая младшая. Шепчет, как ребёнок, который до конца не понял, где оказался.
– Мы тут. – Алина отвечает вместо меня. – Ты держишься?
– Я считала плитки… – Вера глотает слёзы. – Их девяносто восемь. Может, если считать до ста, нас выпустят? Или он ждёт ровную цифру?
– Он не ждёт цифру, – говорю. – Он ждёт слом.
Молчание.
– А ты? – спрашивает Вера. – Ты кто была… до?
Я не отвечаю сразу. Не хочется вспоминать. До – было. Но как будто не со мной.
– Учительница. – Шепчу, наконец. – История. Шестые классы. Я всегда говорила, что ад – это группа семиклассников на перемене. Оказалось, нет.
Вера смеётся. Сдавленно. Почти по-настоящему.
– А ты, Алина?
– У меня был салон красоты. – Её голос становится колючим. – Маникюр. Педикюр. Эпиляция. Клиентки, которые думают, что целлюлит – самое страшное в жизни.
Мы смеёмся. Тихо. С горечью. Потому что уже знаем, что страшное – это не целлюлит. Это ведро с кольцом.
