Шейла Брук
Роды были тяжелыми, но стремительными.
Воздух рваными вздохами вырывался из едва приоткрытых губ. Я изо
всех сил старалась не кричать. Дышала, как учили, до побелевших
костяшек вцепившись в металлическое изголовье кровати, но боль была
такой сильной и раздирающей, что на исходе схватки я все же
протяжно завыла, за что немедленно получила подзатыльник от
акушерки.
— Заткнись, – прошипела она. – Не ори!
Да как тут не орать-то?
Схватка прошла, и я на несколько мгновений провалилась в
дремоту, чтобы очнуться от нового приступа боли. Стиснув зубы,
снова запыхтела, изо всех сил сдерживая крик.
Кричать было нельзя.
Плакать и звать на помощь – тоже.
И я бы пожаловалась, но жаловаться мне тоже запретили. Высокая
женщина в хирургической шапочке на голове представилась Рейной
Паркс и в нескольких жестких фразах объяснила мне мое незавидное
положение.
— Твои крики напугают других рожениц, – сверкая на меня
холодным, безжалостным взглядом, сказала она. – Поэтому молчи.
Ради такого мне выделили отдельный родильный зал. И пока схватки
не стали слишком частыми, я была в нем совершенно одна. Ни
медсестры, ни акушерки, ни заботливого мужа, которого по
договоренности могли допустить на роды. Я была наедине с тихо
пищавшими датчиками, прикрепленными к моему животу, они
прослушивали сердцебиение моих малышей. Да, все верно, их у меня
было двое. Если верить результатам сканирования – девочка и
мальчик.
— Тут все рожают, – сказала я.
Во рту пересохло, а спина при этом была влажной от пота.
Больничная рубашка неприятно липла к телу, и я с тоской подумала о
собранной сумке с вещами, которая осталась дома. Рожать я должна
была через неделю и совершенно в другом месте, но судьба
распорядилась иначе, и схватки настигли меня в дороге.
Рейна Паркс только усмехнулась на мое замечание и поправила
датчик. Потом нахмурилась.
— Сломался он что ли, – пробормотала она, и меня от этих слов
охватил ужас.
— Что случилось? – выдохнула я, чувствуя приближение очередной
болезненной волны.
— Да затихло что-то. Один пищит, а второй вот линию
показывает.
— Как линию? – я попыталась встать, но акушерка толкнула меня
обратно на кушетку.
— Успокойся, – рявкнула она. – И жди. Сейчас приду.
Бросив еще один взгляд на датчик, женщина удалилась, оставив
меня наедине с разрывающей болью. Пользуясь тем, что поблизости не
было никого, кто мог бы меня отругать, я от души закричала. От
беспокойства за своего малыша из глаз впервые за эти часы боли
полились слезы. Мне было все равно на проявленную ко мне
несправедливость. На то, что отнеслись, как к безродной бродяге,
подобранной на улице. На то, что врач даже не пришел ко мне, чтобы
осмотреть и проверить состояние. А вот за малыша, о благополучии
которого я заботилась все девять месяцев беременности, было страшно
до темноты в глазах.
Акушерка вернулась, когда схватка пошла на убыль. Вместе с ней
пришла еще одна женщина в белом халате.
— Что тут у нас? – с порога громко спросила она.
— Доктор, – взмолилась я, надеясь, что она меня успокоит. –
Датчик не пищит.
Устроившись на краю кушетки, женщина проверила датчик. Потом
достала из кармана халата слуховую трубку и приложила к моему
животу.
— Какое раскрытие? – спросила она сухо.
— Восемь пальцев, – в тон ей ответила рейна Паркс. – И больше не
раскрывается. Схватки усиливаются.
— В душ ходила? Массаж поясницы?
— Предлагали, – тут же отозвалась акушерка. – Она
отказалась.
И бросила на меня выразительный взгляд. Потому что ничего такого
не было. Все, что мне полагалось – получать по голове за крики. Ни
душа, ни массажа мне никто не предлагал. Но все это было не важно.
Я уже составила свое мнение об этой женщине и персонале в целом, и
собиралась разобраться с этим уже после выписки.
