Глаза голубые и теплые, будто вода. Волосы белые, как накатившая на берег пена приливной волны. Лучи заходящего солнца освещают его красивое, как у кинозвезды, лицо.
Но он не ангел. Его улыбка дразнит меня, оголяя острые, как у акулы, зубы. Он, как всегда, одет в льняные рубашку и брюки – комплект цвета слоновой кости, как нельзя лучше подходящий мужчине среднего возраста и среднего достатка. Он без обуви, ногти на пальцах ног идеально ухожены; заметив мой приближающийся силуэт, он останавливается на мокром песке. Мне показалось, или его мускулистая загорелая грудь, поросшая тонкими завитками седых волос, вздыбилась при виде меня, как у самца гориллы в зоопарке? Он имеет право беситься. Но еще он удивлен – и это дает мне преимущество, на которое я рассчитывала.
Вокруг нас упоительно жужжат насекомые; издалека, с променада набережной, доносится звон бокалов с прохладными коктейлями и смех влюбленных парочек; они перекатывают во рту оливки без косточек, их лица, красные от дневного солнца, наконец остывают; их пленяют темноволосые, с оливковой кожей официанты, которые выглядят как боги.
Пахнет табаком и чем-то еще… Дым долетает и, кружась, окутывает нас обоих. Запах пропитывает одежду, словно пот. Но он ведет себя совершенно невозмутимо. Достает из заднего кармана брюк смятую пачку сигарилл и, вынув одну, прикуривает. Прикрыв веки, он вдыхает дым с таким наслаждением, будто это аромат любимой женщины. И меня снова охватывает ненависть. Маркус – любовник. Маркус – бабник. Маркус – лжец.
Его взгляд затуманен алкоголем, и он с трудом держится на ногах – покачивается из стороны в сторону будто в медленном танце, но на сей раз в его объятиях нет женщины. Он делает вторую затяжку, и его пальцы подрагивают; я следую за его взором – он задумчиво смотрит на дальний албанский берег, щедро усыпанный руинами. Бросив зажженную сигариллу в накатившую волну Ионического моря, он проводит ладонью по поросшему щетиной лицу, такому же колючему, как песок под нашими ногами. Словно усталый гладиатор с налитыми кровью глазами, он ждет.
Мы молчим. Но наши взгляды говорят за нас. Он насмехается надо мной. Он смеет дразнить меня своим фирменным взглядом. Он не воспринимает меня всерьез. Пока нет. Не верит, что я достаточно храбрая. Думает, я не дам ему сдачи. Но я не трусиха, как он считает.
«Ну что, вот и пробил час», – словно говорит он, скривив губы в нарциссической ухмылке.
«Это твоя вина! Только твоя вина», – вспыхивают мои глаза.
Внезапно он теряет равновесие и выбрасывает руку в воздух, чтобы не упасть в вихрящуюся у его ног пучину. Он в панике отводит взгляд. А во мне что-то меняется. Теперь он в моей власти. В этот момент он понимает, каким уязвимым сделал его алкоголь, а я впервые с удовольствием отмечаю сомнение в его глазах.
Действо развивается быстро. Он подается вперед, чтобы не упасть в накатившую из ниоткуда волну, что грозит захлестнуть его по пояс, а я толкаю его, ощущая ладонью сильную для его возраста грудь. Он застывает, вода поднимается выше, песок вымывается из-под его ног. Всплеснув руками, он пытается побороть и меня, и темно-синюю воду, что до сегодняшнего вечера была его другом; но он пьян, а я быстрее него. Он в последний раз испуганно смотрит на меня. Я чувствую себя виноватой, но желание причинить ему боль так же, как он причинял ее мне, во сто крат сильнее. Этот человек думает лишь о своем счастье, и он не заслуживает жалости. Будь это хороший день – а он таковым не был, – Маркус согласился бы со мной.
