— Что скажешь? — спросила она.
Он многозначительно пожал плечами и
закурил.
Они стояли у одного из входов в
здание, которое и зданием назвать было трудно: безликая коробка,
склад, огромный, пятиэтажный. Как огурец в известной загадке «без
окон без дверей полна горница людей», только квадратный. И таких
складов здесь было десятки. Унылый урбанистический пейзаж на
окраине города. С высоты птичьего полёта он выглядел как детский
конструктор: игрушечные машинки — фуры, одинаковые как близнецы, с
логотипом компании; серые плоские крыши прямоугольниками, один к
одному, как незасеянные рисовые поля; мазки, пятна, островки
газонов, которые ещё даже не зазеленели.
Стояли молча. Мужчина лохматый, давно
не стриженый, в очках, яркой тонкой голубой куртке и спортивных
мокасинах на голубой подошве (в тон). И женщина в потёртых джинсах,
простой серой футболке и накинутой поверх неё клетчатой фланелевой
рубашке (припекало, тепло).
— Сколько? — задала она очередной
скупой вопрос, перевязывая в хвостик рассыпавшиеся было по плечам
тёмные слегка вьющиеся волосы.
— Почти полтора миллиарда долларов, —
зевнул мужчина.
— А в прошлом году «Форбс» оценил
наши активы всего в семьсот миллионов, — подставила она лицо солнцу
и закрыла глаза.
— Ты увеличила капитал компании за
год почти в два раза.
— Да, — кивнула она равнодушно. И
ужаснулась: почти год.
Почти год прошёл с того дня как
родилась и умерла её малышка.
Бесконечный год, с того момента как
ей сказали, что её девочка не прожила и часа, потому что была
нежизнеспособной.
Целый год как вердикт врачей не
изменился: детей у неё больше, скорее всего, не будет.
И что ещё ей оставалось в свои
тридцать пять без мужа, без возможности больше родить, потеряв
единственного, зачатого с таким трудом от донора ребёнка? Только с
головой окунуться в работу и преумножить капитал своей компании
вдвое.
Почти год.
Через несколько дней они могли бы
отметить это радостное событие, задувая вместе с малышкой на торте
первую свечу…
«Моя малышка, которой я даже имя не
успела дать», — слёзы навернулись на глаза сами собой. Нет, нет,
это просто солнце. Просто яркое апрельское солнце и больше
ничего.
— Что ответишь Гомельскому,
Скворцова? — затушил сигарету он, её финансовый директор, Григорий
Вагнер, ткнув бычком в песок курительной урны.
— Да не хочу я общаться с этим
Гомельским! — отмахнулась она, а затем, прикрывшись рукой от
слепящего светила посмотрела на Гриню. — Вот на кой он мне сдался
со своими инвестициями? Скажи, нам нужны его деловые
предложения?
— Да как знать, Марин, —
неопределённо пожал щуплыми плечами Вагнер, а потом вдруг
оглянулся. — А зачем же ты тогда его позвала?
— Я?! — Марина повернулась в
направлении его удивлённого взгляда. Но проклятое солнце слепило
так, что пришлось приложить руку к глазам козырьком.
— Вы не подскажете, а офис Марины
Вячеславовны где найти? — остановился напротив неё высокий мужчина,
загораживая свет.
— А… там, — неопределённо махнула
рукой сама Марина Вячеславовна, не найдя что сказать. Но не вид
господина Гомельского собственной персоной при костюме,
расстёгнутом вороте белоснежной рубашки, атлетическом развороте
плеч и трёхдневной щетине её смутил. Нет. Девочка, что он держал на
руках.
Пухленькая малышка, с хвостиком в
слегка вьющихся волосах, вцепилась маленькими пальчиками в руку
отца, и уставилась на Марину глазёнками-бусинками так внимательно,
что женщина нервно сглотнула и не нашлась что ответить. Как не
нашла в себе и сил отвернуться от следа на лбу и переносице, что
виднелся между ярких тёмных бровок. Точно такой же был у её
девочки.
«— Ребёнок лежит неправильно,
будем ждать пока развернётся, — сняла врач окровавленные перчатки
после осмотра и небрежным кивком дала понять, что Марина может
слезать с гинекологического кресла.
