АКТ I: ОБНАРУЖЕНИЕ
(Завязка)
ГЛАВА 1: РУТИНА КОНЦА СВЕТА
Воздух в кабинете был густым и спертым, пахший остывшим кофе, пылью на перегретых процессорах и тоской. Воздух, который не обновлялся часами, возможно, днями. Он был таким же застоявшимся, как и карьера человека, дышавшего им.
Лев Корсаков, в прошлом восходящая звезда астрофизики, а ныне – главный по «неопознанному хламу» на обсерватории «Кедр», откинулся на спинку кресла, и оно жалобно заскрипело. Ему было сорок пять, но в тусклом свете мониторов, подчеркивавшем глубокие морщины у глаз и седину в давно не стриженных волосах, он казался старше. Его взгляд, острый и уставший, блуждал по хаосу на столе: стопки распечаток с замысловатыми графиками, испещренные furious пометками поля, три монитора, показывающие разные проекции одних и тех же скучных данных, и целый некрополь пустых чашек – немые свидетели бессонных ночей, потраченных впустую.
На центральном экране застыла спектрограмма. Еще один «гость» из глубин космоса, очередной кандидат в аномалии, который к утру окажется ничем иным, как проявлением инструментальной погрешности, всплеском солнечной активности или, в лучшем случае, столкновением двух никому не интересных каменных глыб на окраине пояса Койпера.
«Классический артефакт интерференции, – пронеслось в голове Льва, его внутренний голос звучал сухо и безжалостно, как лектор, читающий материал по сотому разу. – Шумовой сигнал в L-диапазоне. Частота 1.42 ГГц, линия водорода. Слишком уж красиво, чтобы быть правдой. Настоящий сигнал был бы хоть немного доплеровски сдвинут, искажен межзвездной средой… А этот – чистый, как слеза младенца, и такой же бесполезный. Формулы рассеяния Ми просто вопиют о сферической частице, диаметром… о, сантиметров десять. Кусок космического мусора. Очередной обломок советского спутника, привет из прошлого».
Он потянулся к чашке, обнаружил на дне гущу и с отвращением отставил ее. Его пальцы, длинные и нервные, привыкшие к точным вычислениям, постучали по столу. Его преследовал призрак. Не призрак умершего, а призрак живой, пульсирующей идеи, которая когда-то сожгла его репутацию. Теория палеоконтакта. Не та дешевая уфологическая спекуляция, что мусолится в желтой прессе, а стройная, математически выверенная гипотеза. Он изучал аномалии в геологической летописи, странные синхронизации в развитии древних цивилизаций, химический состав артефактов, не поддававшийся простому объяснению. Он нашел, как ему казалось, «отпечатки» – следы высокотехнологичного вмешательства в доисторические времена. Он говорил о «палеосигналах», застывших в слоях земной коры, и о возможности их дешифровки.
Научное сообщество, сначала снисходительно внимавшее молодому гению, обрушилось на него с такой яростью, что у Льва до сих пор звенело в ушах. «Лженаука!», «Поиск сенсаций!», «Позор для астрофизики!». Его лишили руководства отделом в Пулково, отозвали гранты, освистали на конференциях. «Кедр» стал его Сибирью. Высокогорная обсерватория, куда ссылали тех, чьи идеи стали неудобными, или тех, кто просто выгорел. Место, где изучали не звезды, а шум. Где главной задачей было не найти что-то важное, а отфильтровать всё неважное.
Раздался тихий стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, вошла Мария. Мария Семенова, техник с тридцатилетним стажем, женщина с лицом, испещренным морщинами, которые говорили не столько о возрасте, сколько о бесчисленных ночах у панелей управления, борьбе с обледенением куполов и вечной войне с бюрократией из министерства. В ее руках дымились две кружки свежего кофе.
– Ваш эликсир жизни, профессор, – ее голос был хрипловатым, но твердым. Она поставила одну кружку перед Львом, отодвинув одну из «усопших» чашек. – И наш ежевечерний ритуал отчаяния.
