Если бы кто-то спросил меня, каким цветом бывает боль, я бы ответила: она прозрачная. Как стекло. Ты не видишь её, пока не упрёшься в неё лбом. А потом уже поздно – по лицу течёт кровь, в глазах темнеет, а в памяти навсегда остаётся трещина.
Моя боль была другого рода. Она не оставляла шрамов на коже. Она выжигала память. Не мою – чужую.
Одно прикосновение. Всего одно дурацкое, мимолётное прикосновение кожи к коже – и я могла стереть всё. Страх, горе, предательство, потерю. Всё, что причиняло боль. Я думала, что несу облегчение. Я не понимала, что творю. Я была слепым хирургом, который, пытаясь удалить опухоль, вырезал душу.
Главное – не забывать. Не забывать, каким был Алекс Лейн до того дня. Озорным, громким, с улыбкой до ушей. Он мог рассмешить кого угодно. даже меня. Особенно меня.
А потом умерла его собака. Он плакал три дня. Его боль была таким живым, дышащим существом, что я не выдержала. Я прикоснулась к его руке. «Всё будет хорошо», – прошептала я.
Всё стало «хорошо». На следующий день он отнёс ошейник своей собаки на помойку. А когда его отец спросил, зачем, Алекс просто пожал плечами. В его глазах была чистая, бездонная пустота. Он забыл не только боль. Он забыл, что вообще когда-то любил.
Именно тогда я надела первые перчатки. И поняла, что мой дар – это проклятие. А я – палач, который казнит прошлое.
Но у каждого палача есть свой призрак. Моего призрака зовут Адам Райс. Он – единственный, кого я не смогла «исцелить». Его боль оказалась сильнее моего проклятия. Он не просто помнит всё. Он помнит меня. Такой, какой я была до того, как стёрла саму себя.
И он пришёл за мной.
Последний школьный звонок прозвенел, как приговор. Для других он означал свободу, для меня – лишь переход из одной клетки в другую. Большую и более опасную. Толпа учеников хлынула из дверей, их крики и смех бились о стены коридора, отдаваясь в висках тупой болью. Я прижалась к стене, давая им пройти, стараясь стать невидимкой. Мои руки в чёрных кожаных перчатках сжимали ремень рюкзака так, что пальцы затекали.
Я почти была у выхода, уже чувствовала запах нагретого асфальта и сирени, когда увидела её. Тень. Длинную, искажённую низким солнцем, она лежала на полу вестибюля, перечёркивая путь к двери. Сердце упало куда-то в ботинки, а затем выпрыгнуло в горло, яростно и громко стуча.
Не надо было оборачиваться. Я знала, чья это тень. Она преследовала меня последние недели, появляясь в самых неожиданных местах. У булочной. У остановки. А теперь вот здесь, у порога школы, нагло стирая грань между моей жалкой попыткой нормальной жизни и кошмаром, в котором я жила на самом деле.
Я замерла, глотая воздух. Могла бы развернуться, пойти через учительскую. Но это было бы бегством. А он бы всё равно нашёл меня. Бегать было бесполезно.
– Вейла.
Его голос был низким, без единой нотки угрозы. Именно это и пугало больше всего. В нём была усталая, почти механическая уверенность.
Я медленно обернулась, по-прежнему сжимая ремень рюкзака. Он стоял в трёх шагах, прислонившись к косяку двери. В чёрных джинсах и такой же чёрной куртке, расстёгнутой нараспашку. Тёмные волосы падали ему на лоб, почти скрывая глаза. Но не скрывая взгляд. Взгляд, в котором жила вся его боль, собранная в одну точку, отточенную, как лезвие.
– Райс, – выдавила я. – Иди к чёрту.
– Я уже там, – он оттолкнулся от косяка. Его движения были плавными, экономичными. Как у хищника, который знает, что добыча уже в клетке. – Был сегодня у Алекса.
Сердце сжалось в ледяной ком. Я попыталась сделать безразличное лицо.
– И что? Передавал привет от меня?
– Принёс ему наш старый футбольный мяч. Тот, с которым мы гоняли во дворе всё лето. Он повертел его в руках. Улыбался. Потом спросил: «А мы во что играем?»
