Глава 1: Крыло, которое звало
_«Первый шаг к забвению – это не потеря памяти, а добровольное согласие на движение вслепую. Тот, кто следует за немым проводником, уже произнёс свой приговор.»_
– Из «Анналов Спящего Картографа», запись без даты.
Я шёл по склону. Не помню, зачем. Не помню, откуда. Ветер нёс с собой песни, которым не было названия, а под ногами трава прогибалась, мягкая и зелёная, как память, которую стыдно признать своей.
И тогда я увидел её. Чайку. Она сидела на валуне, окрашенном в ржавые цвета заката, которого не было. Это была не просто птица. В её глазах таилась не то насмешка, не то бездонная грусть, и смотрела она на меня так, словно знала мое имя, которое я забыл.
Она махнула крылом. Не для полёта. Она махнула им, как машут рукой – нетерпеливо, настойчиво, с оттенком отчаяния, которое понятно лишь тому, кто ждал слишком долго. Этот жест был яснее любых слов. Он был приглашением и приказом. Призывом и осуждением.
Я пошёл за ней. Не потому что захотел, а потому что уже не мог иначе. Мои ноги сами несли меня вниз по склону, который теперь казался бесконечным. Мы шли мимо камней, по форме напоминавших окаменевшие мысли, и ручьёв, что текли вверх, унося с собой опавшие листья – в небо.
Она привела меня к Дубу. Он был не деревом, а событием. Его кора шевелилась, дышала, переливаясь оттенками бронзы и крови. Ветви скрипели, словно кости великана, и каждая прожилка на листве казалась сосудом, несущим не сок, а тёмный свет.
В его основании, там, где корни должны были уходить в землю, зиял проём. Порталом это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Это была рана в самом дереве, ведущая вглубь, в абсолютную черноту, пахнущую влажной землёй, старым пергаментом и чем-то неуловимо металлическим.
Чайка обернулась, бросила на меня последний взгляд – полный той же странной смеси печали и насмешки – и нырнула в темноту, исчезнув без следа.
Я остался стоять перед этим дышащим монолитом, слушая, как ветер в его листьях шепчет слова на забытом языке. Сделать шаг вперёд значило отказаться от всего, что я когда-либо знал. Остаться на месте – значило навсегда застрять в этом бессмысленном ожидании.
Я сделал шаг. Не вперёд. Внутрь.
Глава 2: Хранитель Шрамов и Шёпотов
_«Грех – это не действие, а отпечаток, который оно оставляет на душе мира. Утешение – это песок, которым мы пытаемся этот отпечаток засыпать. Оба они – лишь разные виды пыли.»_
– Из «Трактата о несовершенной тяжести», приписывается Молчальнику из Башни Тишины.
Тьма приняла меня не как врага, а как давно ожидаемого, но нежеланного гостя. Она обволакивала, давила, но не душила. Воздух густел, превращаясь в сироп из теней и забытых обетов. Я шёл вперёд, хотя впереди не было ничего, только упругое, беззвучное сопротивление. И тогда впереди зажегся свет – тусклый, желтоватый, словно от одинокой свечи, горящей на дне глубокого колодца.
Свет исходил из небольшой пещеры, точнее, ниши, будто выдолбленной в самой сердцевине Дуба. Стены были живыми, волокнистыми, и они пульсировали в такт медленному, гулкому биению, что исходило отовсюду. Это было сердцебиение дерева. Сердцебиение мира.
В центре ниши, на грубом каменном сиденье, сидел он. Невысокий, коренастый, но не сказочный добряк. Его лицо было испещрено морщинами, но при ближайшем рассмотрении я понял, что это были не морщины, а шрамы. Глубокие, причудливые борозды, будто кто-то вырезал на его коже не буквы, а сами понятия, боль и тишину.
– Ты пришёл, – его голос был скрипом двери в заброшенной библиотеке. – Все приходят. Рано или поздно. Одни – за Утешением. Другие – чтобы заглянуть в лицо своему Греху. Но все ищут одно и то же. Забвение.
Он не двигался, лишь его глаза, тёмные, как смола, изучали меня. В них не было ни дружелюбия, ни враждебности. Только усталое знание.
