Федеральная трасса Е-13 – раскалённый конвейер, вмонтированный в ребристую плиту пустыни Аш-Далы. Лента асфальта дрожит в струящемся мареве; края её расплываются, сливаясь с сыпучими обочинами. А за ними начинается Она.
Едешь по такой дороге, и время превращается в ровный гул мотора, в шёпот горячего ветра, в щёлканье кассеты в допотопной магнитоле «Волги» ГАЗ-24. Едешь, и кажется: ты уже покойник, и твоя посмертная кара – вечно катить по адскому кругу. Лишь бегут, подскакивая, вдоль дороги, сухие шары перекати-поле, гонимые ветром, а на горизонте проступают силуэты гор Сакшытау, похожие на спины спящих великанов тонущие в бесцветном дрожащем Ничто, за которым и вовсе стирается грань между небом и землёй… Или в Нечто…
Артём ехал в Актобе или, по-русски, Актюбинск. Это был его последний шанс. Неудачный подряд, провальная сделка, долги, копившиеся со скоростью снежного кома, – всё это осталось в Алма-Ате, его родном городе, который он всё ещё называл, как привык с детства. Хотя Союз развалился, когда он был ребёнком, в душе он так и не принял этого.
Рука инстинктивно потянулась к фотографии, прищеплённой к солнцезащитному козырьку. Юля и мальчишки – двенадцатилетний Серёжка и четырёхлетний Тимур. Серёжка, совсем уже взрослый, держит в руках грамоту: «Победителю районной Олимпиады по истории».
Артём снова тряхнул головой, прогоняя накатившую слабость. В ушах стоял монотонный, одуряющий звон. Руки тяжело лежали на руле. Он пытался не смотреть на термометр, стрелка которого неумолимо ползла к красной зоне.
Густой обжигающий воздух врывался в салон через открытое боковое окно (кондиционер сдох ещё под Жезказганом), неся с собой запах горькой степной полыни и раскалённого песка. Время от времени в этот дорожный букет вплеталась сладковатая, тошнотворная струя, душок падали – суслика или лисицы, раздавленной на трассе. Язык прилип к нёбу, хотя он то и дело пригубливал тёплую воду из пластиковой бутылки, прислонённой к спинке пассажирского сидения. Но эти глотки не приносили облегчения, а лишь смывали ощущение песка на зубах.
Он включил магнитолу. Голос Фарруха Закирова, солиста узбекской группы «Ялла» заполнил салон, пробившись сквозь гудение мотора:
Учкудук – три колодца… Защити, защити нас от Солнца.. Ты пустыни спасительный дух, Учкудук.
Артём подпевал, иногда сбиваясь с ритма. Простой мотив как будто пробил брешь в настоящем, и вот уже вместо серого полотна пустыни перед глазами поплыли другие картинки.
Детство. Небольшая квартира в Алма-Ате, где в одном дворе дружили, ссорились и мирились русские, казахи, узбеки, уйгуры, корейцы. Запах эчпочмаков и пряный дух корейской морковки из окон. И, конечно же, пьянящий, ни с чем не сравнимый аромат спелых яблок, которыми был знаменит их город… «Алма-Ата» – «Отец яблок». Все здесь свои, все родные. И эта песня узбекской группы про гостеприимный дух пустыни – город, рождённый героическим трудом большой страны, где он родился, казалась гимном этой стране. А теперь – похоронным маршем…
Были и другие воспоминания – смутные, тревожные. Город порой наполнялся напряжением, доносившимся с центральных улиц – гулом толпы, обрывками гневных криков на двух языках. Он помнил, как однажды вечером увидел в окно, как по их тихому двору куда-то бежали люди с растерянными и сердитыми лицами. Помнил бледное, встревоженное лицо своего отца, Виктора, инженера, который впервые почувствовал себя чужим в родном городе.
Именно тогда, в дни всеобщей тревоги, Артём впервые по-настоящему осознал, что папа у него – русский, а мама – наполовину казашка. И что эта простая, казалось бы, данность вдруг стала для кого-то очень важной. В их большом дворе, где все дружили, появилась невидимая трещина.
