Пролог. Рождение Бога Страха
Блэкстоун, трущобы. 1983 год
В тот год Блэкстоун тонул в проклятом дожде. Его потоки вгоняли тлен в изъеденные временем камни, стекая по стенам черными слезами прокаженного города. Воздух, тяжелый и влажный, сочился запахом ржавчины, плесени и тем особым, сладковатым привкусом распада, который въедался в язык и оседал в легких навсегда.
В редких, тускло освещенных окнах обветшалых многоквартирных домов мелькали испуганные, призрачные тени – немногие оставшиеся жители этого проклятого уголка, давно привыкшие бояться даже собственного дыхания.
За запертыми на все засовы дверями они жались друг к другу, слушая бесконечный плач дождя и завывание ветра в пустых дымоходах, которое порой обращалось стонами самого Города. Бродячие псы, отощавшие и злобные, сбивались в стаи в подворотнях, рыча на каждую промелькнувшую тень.
Винсент Кроу, пророк собственной, еще не рожденной веры, двигался сквозь этот гниющий ад с хищной целеустремленностью. Идея, что зрела в нем, была чудовищна и грандиозна. Вырвать страх из человеческой души, отделить от слабости, очистить до первозданной сути и… возвести в абсолют. Сделать божеством. Новым, истинным божеством мира, где старые давно обратились в прах.
Над обвалившейся крышей ближайшего дома беззвучно кружила одинокая ворона. Ее силуэт, едва различимый на фоне свинцового неба, был молчаливым свидетелем нарождающегося ужаса.
Воздух здесь изменился. Привычный запах распада сменился чем-то иным. Резким, стерильным запахом озона, как после удара молнии, и под ним – приторно-сладкой, почти тошнотворной нотой увядающих в закрытой комнате цветов. Кроу вдохнул глубже. Он шел по следу.
Он нашел его в одной из маслянистых, радужных луж, у подножия осыпающейся кирпичной стены. Тельце, почти неотличимое от грязи. Ребенок. Кроу не знал его имени – имя лишь ярлык для бренной оболочки. Важнее было то, что пульсировало под тонкой кожей, испещренной сеточкой темных, ветвящихся прожилок. Это была Гниль. Ее темная эссенция. Ключ к проявлению первобытного ужаса.
Взгляд Кроу был лишен сострадания или отвращения, в нем застыло лишь холодное, почти лихорадочное любопытство ученого, нашедшего идеальный образец.
И в этот момент время споткнулось. Капли дождя повисли в воздухе. Отражение Кроу в радужной луже на мгновение исказилось, его губы растянулись в беззвучной, невозможной ухмылке. Это была не эмоция. Это была тектоника. Подтверждение.
Кроу прошептал, его голос был сух, как пыль забытых фолиантов.
– Страх… Он живет даже в мертвых. И в тех, кто на пороге.
Наклонившись, он коснулся холодной щеки. Трещины на его собственных пальцах едва заметно дрогнули, узнавая родственную субстанцию.
Он поднял невесомое тельце и понес его в свое убежище – подпольную лабораторию, где смрад гниющей плоти смешивался с острым запахом химикатов. Здесь, в святилище больной науки, под мигающим светом одинокой лампы, он пытался спасти мальчика. Или, вернее, спасти то, что было в нем ценно. Экспериментальная сыворотка – его собственное творение – должна была обратить процесс.
Но темная порча была сильнее. Через неделю мальчик умер. Он лежал на холодном металлическом столе, но на полу рядом, нацарапанный слабеющими ногтями, остался рисунок. Неровный, пульсирующий узор, похожий на сложную, ветвящуюся паутину. Бесконечный виток.
