Старая квартира на окраине дышала тишиной. Павел снимал её за смешные деньги – три тысячи в месяц, с условием не заглядывать в кладовку. Бабка Капитолина, передавая ключи, крепко сжала его руку костлявыми пальцами.
– Там ничего нет. Да и не надо тебе. – Её глаза, мутные, как запотевшие стёкла, смотрели куда-то за спину Павла.
На третий день, когда в холодильнике осталась только банка маринованных огурцов с ржавой крышкой и портвейн, он всё-таки повернул ручку кладовки.
Пыль висела в воздухе густыми хлопьями. В углу, под жёлтой простынёй, угадывались квадратные очертания. Павел дёрнул ткань – и перед ним предстал «Рубин-714», советский телевизор с выпуклым экраном.
Шнур был старым, потрескавшимся, но когда вилка вошла в гнездо, экран дрогнул и залился синим светом. Из динамиков послышался шипящий звук, будто кто-то набирал воздух в лёгкие. На экране появилось изображение.
Его кухня. Точная копия. Только на плите стояла кастрюля, которой у Павла не было. И он сам – точнее, кто-то очень похожий – стоял спиной и резал хлеб.
На следующий день Павел проснулся с тяжёлой головой. Вчерашний портвейн оставил во рту вкус железа. Он вышел на кухню – и застыл. На столе стояла новая кастрюля. Та самая, из телевизора.
К вечеру он понял закономерность. Телевизор показывал завтра. Всегда с разницей в сутки. Сегодня на экране – завтра в реальности.
Но вчера…
Вчера он видел, как его двойник в панике запирается в ванной. А потом – как из-под двери начинает сочиться тёмная лужа.
Сейчас экран показывал пустую квартиру. Тишину.Потом – скрип открывающейся двери.И тень, медленно плывущую по коридору. Павел откинулся на диване.
Завтра он узнает, что это было.
А пока…
Пока можно было просто смотреть.
Калитка скрипнула, будто давно ждала их. Ржавые петли взвыли, но дети уже протиснулись внутрь.
Лиза прижала к груди потрёпанного зайца – его левое ухо давно оторвалось, из дырки торчали жёлтые ватные кишки.
– Тут раньше мёртвых хранили, – прошептала она.
Солнечный свет через заколоченные окна падал на пол рваными лоскутами. Витёк пнул пустую банку из-под формалина. Стекло звякнуло, и где-то в глубине морга что-то шевельнулось в ответ.
Куклы лежали в выдвижных ящиках, будто их только что уложили спать.
Тряпичные. С пуговицами вместо глаз.
Лиза потянулась к одной – под пальцами шевельнулись настоящие волосы.
– Смотри, зубы! – засмеялся Славка. – Мелкие. Белые.
Когда стемнело, они пошли домой.
Дверь Витька открылась на цепочку.
– Ма, это я!
– Ты кто?! – голос матери был хриплым, будто она кричала всю ночь. – Мой сын спит в кровати!
Через щель Витёк увидел свою комнату. На кровати, спиной к двери, лежал кто-то в его пижаме. У подъезда уже сидели Славка и Лиза, которых тоже не пустили домой. Ночь они провели в морге.
А в их квартирах к утру куклы исчезли. Витькина мать рыдала и показывала на пустую кровать – теперь там было лишь тёмное пятно. Очертаниями – как ребёнок. А по полу шли отпечатки грязных детских ног.
Эти отпечатки привели родителей к заброшенному моргу, который встретил их тишиной. Дети сидели на полу, склонившись над лоскутами ткани.
– Витька? – тихонько позвала мать.
Он поднял голову. В руках у него была почти готовая кукла.
– Мы почти закончили, – сказал он.
Игла блеснула в его пальцах. В луже солнца на сидушке железного стула лежал потрёпанный плюшевый заяц. Без головы.
Дверь в морг тихо приоткрылась. Свежий ветер донёс с улицы смех.
Кабина вздрогнула и поехала вверх. Андрей прислонился к стене, закрывая глаза от мерцающего света лампочки. После ночной смены хотелось только одного – добраться до своей девятки и рухнуть на койку.
Лифт проехал девятый этаж. Андрей открыл глаза. На панели горела кнопка, которой не должно было быть: десятый этаж.
