Ная проснулась в холодном поту. Сердце билось так, будто хотело вырваться наружу. Громко, неистово, каждым своим ударом напоминая, что она жива. В голове все еще звучали голоса – приглушенные, как сквозь толщу воды, но настойчивые, тянущие ее куда-то вглубь. Она не могла разобрать слов, но знала: они звали ее по имени.
«Ная… Ная…»
Она поднесла руку к лицу. Пальцы дрожали. Кожа была холодной, покрытой липким потом, но самое странное – между пальцев цеплялись нити водорослей. Темно-зеленые, склизкие, пахнущие гнилью и… смертью.
– Что за чертовщина… – прошептала она, судорожно отбрасывая их на пол, будто они могли ожить и снова потянуться к ней.
Ная огляделась по сторонам. Комната была погружена в полумрак, освещенная только луной, которая сочилась сквозь щели в шторах, рисуя на стенах причудливые узоры. Тень от деревьев за окном дрожала, как живая, извиваясь змеей, словно пыталась что-то сказать. Воздух ощущался слишком влажным, как будто комната еще недавно была наполнена водой. Или вода никуда не исчезла, просто скрылась от глаз. Ей показалось, что в темноте кто-то есть.
Она медленно перевела взгляд на зеркало и замерла в оцепенении. На гладкой поверхности не было ее собственного отражения. Только вода. Мутная, плотная, как болото. И в этой воде – чьи-то глаза. Огромные, черные и смотрящие прямо на нее.
Где-то далеко, в самой глубине зеркала, что-то шевельнулось. Что-то длинное, бесформенное, с намотанными на него водорослями. Или девушке показалось?
Ная отвела взгляд, пытаясь отдышаться. В груди сжалось что-то давящее и тяжелое. Как воспоминание, которое она так долго пыталась забыть, снова начало просыпаться. Сны, которые преследовали ее, не были простыми видениями. Они являлись частью чего-то большего. Чего-то, что ждало ее. И голос внутри подсказывал, что оно больше не собирается ждать.
День совершеннолетия Наи стал началом постоянного кошмара девушки.
Ей исполнилось восемнадцать лет – возраст, когда по закону ты становишься взрослой, но по-настоящему – только пытаешься делать вид, что повзрослела и боль исчезла. А на самом деле она перестала быть сном и становится частью тебя.
Дом был украшен шарами, которые в глазах Наи давно потеряли блеск, как будто даже они вобрали в себя дыхание ночных кошмаров. На столе стоял торт – красивый, аккуратный, с розочками из мастики. Мама Наи, Арина, купила его в городе, специально для такого случая, как делала это раньше, но для двоих дочерей, рожденных в один день с разницей в семь лет. Но девушка знала: торт будет сладким до приторности, до тошноты, до отвращения… И пустым, как все их семейные праздники за последние десять лет.
Стоя рядом с дочерью, мама плакала. Не громко, не истерично, практически безэмоционально – без всхлипов, без дрожи в голосе, без причитаний. Плакала тихо – почти по-стариковски, как будто слезы уже давно иссякли, а тело продолжало помнить этот ритуал боли, как память мышц хранит движения забытого танца. Каждая капля скатывалась медленно, словно не из глаз, а из самого времени, стянувшегося вокруг нее плотным слоем прошлого.
Она прижимала к глазам мятую салфетку – белую, как саван, как снежок на могиле весной. Сквозь ткань она смотрела на Наю. Оценивающе, но с нежностью и чем-то еще. Может быть, страхом? Возможно. Или виной… Мамины губы шевелились, повторяя одно и то же из года в год, как заклинание, которым пытаются отогнать беду:
– Какая же ты стала взрослая… Такая высокая, статная… Такая…
И там, где должно было быть продолжение – «похожая на нее», – всегда возникала пауза. Не просто молчание, не просто передышка – это была пропасть, пустота. Вечность. Бездонно-глубокая, необъятная и невидимая, но ощутимая всем телом. Воздух в комнате внезапно сгущался – точно сама реальность замирала, боясь произнести это имя. Он становился тяжелым – таким, что трудно было дышать. Как перед грозой, когда небо чернеет, птицы исчезают, а каждый волосок на коже встает дыбом от надвигающегося разряда молнии.
