С высокими домами вечно так – находишь их на том же месте, где оставил. Постоянство по умолчанию. Неизменность. Низменность: все-то понизу, изо дня в день, у подножия громад, прямоугольных до… «Чтоб она перевернулась, эта перпенди… угольность!» Счастье, если кто-нибудь пробьётся, найдет-таки дорогу к твоему строению №.
Но вся эта геометрия ничто, если ты сходишь с ума от радости, хотя никто и не приходил ещё. То есть приходил, но не через дверь…
– Кажется… Я уже слышала этот голос раньше.
Именно его.
Когда? Во сне?
В каком ещё сне? Ну да, был один перед тем. Странноватый, без определённой картинки. Не столько изображения в нем, сколько чувства. Кто-то невидимый был там внутри – до подозрительного благонамеренный. Придёшь к нему: «Вот – радость у меня, или вот – беда», и он не пошлёт тебя. Чувство друга. Редкое, почти как само счастье. А главное, и потом, после сна, чувство это никуда не делось, наоборот – вжилось накрепко. Остаться опять без него – ну нет!
С ним ходить, даже на работу – не ходить, а летать, переполненной, но лёгкой. Ни оков, ни боязни высоты, ни вообще никаких боязней – как у той, что «может двигать собой».
Где он, этот друг, что он – ни с каким Яндексом тогда было не разобрать. И это нисколько не мешало тайно, про себя, кайфовать – невидимым ни для одной живой души кайфом. И стойким… до смайликов идиотских.
Но теперь-то уже не сон! Не поздним еще вечером, наяву вот так мы и говорили.
– Кажется, я уже слышала…
– … этот голос раньше? – он.
– Да.
Даже не слышала, а знала. Как лес знает про траву, что есть она у него, даже под самой мёртвой толщей снега.
Первый звонок – не школьный, а телефонный. Его первый звонок – подделался под самый обычный. Жиденько заблеял в прихожей – только вошла, как следует не вдвинулась в свою конуру. Поднесла трубку – тот самый, благонамеренный из сна.
– Ну, з д р а в с т в у й! – голос-улыбка, радостно-печальный. Впервые долетевший чёрте откуда. И свой в доску.
Дыхание перехватило, и как с горы – не остановиться – вынесло на незнакомую трассу “голос “А” – голос “Б”. Хоть и не верилось в первые секунды.
Тысячи километров – какой дурак это придумал? Ну да, он живёт за горами, на другом конце страны. Но слышно же дыхание – на стекле из лбда прожгло бы кружок. И знал он про всякое обо мне. Про подозрительные деревья, что растут под моим окном. Про ожидание, затянувшееся, считай петлёй, про оперу «Тоска» – немую оперу, без сюжета, без декораций – хоть с низкого старта от неё.
А ему ничего не стоит взять за руку и вывести туда, где совсем другая музыка.
Вот это разговор! Если бы все люди так разговаривали, вопрос «Есть ли счастье?» даже не возникал бы.
Пластмассовая трубка, сделав свое дело, залегает в свою траншею, как ни в чём не бывало. Ей хоть бы что! И всем этим вешалкам и обоям вокруг, и всему дому, и улице… Да что с них взять, они же глухие от рождения!
Ладно. Я спокойна наиспокойнейшим знанием учёного-астронома: на смену ночи приходит день. А птица, влетевшая сюда телефонной трелью, далеко не улетела. Что там у неё на уме? Всё равно, лишь бы не исчезала. Этот стоячий воздух, без биения, без крыльев… это ж задых какой-то, а не воздух!
Дальше – чао, тишина! Ещё чуть-чуть, и – оглохла бы от неё.
Лучше оглохнуть от стука колес? Он для того и придуман, чтобы мысли не знали покоя, а прыгали бы как попало с одного на другое. Вот какая связь между голосом и поездом? Так прямая. Из-за него-то и случилась измена вековому стационару в пользу дома на колесах.
