– Беги! – крикнула Ирка. – Не
останавливайся, беги!
Холодная рука выскользнула из ее
ладони, и женщина рухнула на четвереньки, разбивая колени о
заледеневший асфальт.
– Не могу-у! – даже не простонала, а
провыла она, мотая всклокоченной головой. – Плохо мне... Ноги... не
несут!
– Плохо тебе? – злобно оскалилась
Ирка, поворачивая назад, к оставшейся под фонарем тетке.
Наклонилась, схватила за плечи. – Тебе плохо? Тебе? А твоему
ребенку? Ему хорошо? Ему просто замечательно, да? – с каждым словом
она встряхивала тетку – голова, украшенная нелепыми крашеными
кудряшками болталась, как у неживой, то заваливаясь на плечо, то
падая на грудь. В неверном блеклом свете уличного фонаря лицо
женщины казалось рыхлым, как мокрый творог, и даже не белым, а
каким-то синим.
– Не могу-у-у! – снова проскулила
тетка. – Оставь меня, брось, беги сама...
– Да я б давно тебя бросила! –
заорала Ирка, борясь с желанием садануть тетку вот этой самой
безвольно обвисшей, болтающейся башкой об столб. – Давно б бросила,
если б могла...
Ирка осеклась. Глаза женщины безумно
выпучились, рот приоткрылся в беззвучном крике. Ее вздернуло на
ноги и со всей силы шарахнуло спиной об столб. Но и тогда женщина
не закричала. Она лишь шлепала губами, точно пыталась что-то
сказать и не могла, глаза вываливались из орбит все больше, а лицо
начало раздуваться... На толстой шее проступили синюшные пятна –
точно отпечатки сомкнувшихся на горле цепких длинных пальцев.
Ирка выхватила из-за пояса нож и
отчаянно полоснула женщину прямо у горла!
Возникшие из пустоты, из ниоткуда,
капли черной крови разлетелись веером и темной капелью осыпали
лед.
Воздух завыл. Он выл весь, сразу,
словно каждая его молекула превратилась в пароходную сирену, он
визжал на тысячу голосов, он лаял и захлебывался пронзительным
воплем, от которого мелко дребезжали стекла в окнах спящих домов.
Женщина коротко всхлипнула и сползла вдоль фонарного столба,
хватаясь за горло и заходясь хриплым, задыхающимся кашлем.
На обледенелый тротуар шлепнулась
отрубленная рука. Черная, покрытая короткой кудлатой шерстью, она
казалась обезьяньей лапой, только когти на многосуставчатых пальцах
были вовсе не обезьяньи. Длинные, загнутые, как рыболовные крючки,
они яростно скребли ледяную корку, подбираясь к скорчившейся у
столба тетке.
– И... И... И... – постанывая на
каждом выдохе, тетка на четвереньках отползала. Отрубленная рука
взвилась в воздух и, растопырив пальцы с крючьями когтей, кинулась
тетке в лицо.
– Ш-ш-шах! – щелкнула зажигалка, и
вырвавшийся из нее неожиданно высокий, как из огнемета, язык
пламени охватил руку. Пылающая лапа ляпнулась рядом с теткой, но
даже сквозь огонь когтистые пальцы все тянулись, пытаясь добраться
до жертвы.
– И-и-и! – истошно завизжала
женщина, вскакивая и пытаясь броситься назад.
– Стоять! – В прыжке Ирка рухнула
тетке на плечи, повалила, прижала к земле. – Нельзя назад! Нельзя!
– вдавливая бьющуюся, как большая рыбина, женщину в асфальт,
прошептала она в торчащее сквозь нелепые кудряшки красное ухо. – На
части разорвут!
– Не слушай ее! Не слушай! Не
слушай! – взвыли за спиной пронзительные голоса. – Она
врет-врет-врет! Она ведьма! Ведьма! Ведьмы врут! Врут! Беги!
Беги-беги-беги! Поворачивай! Назад! Спасешься! Беги!
– Не оглядывайся! Только не
оглядывайся! – лихорадочно шептала Ирка, почти силой поднимая
женщину на ноги. – Оглянешься – всем конец! И тебе, и ребенку
твоему!
– Оглянись! Оглянись! Оглянись! –
взвыли позади низкие скрипучие голоса. – Огл-я-янись! – вякнул
прямо женщине в ухо дребезжащий, как ржавая пружина, противный
старческий голосок. – Оглянись, тетка, не то хуже будет! – И снова
чья-то рука вцепилась в волосы едва живой от ужаса женщине, отгибая
голову назад.
