Сначала было… Нет! Даже не слово.
Голос…
Глубокий, завораживающий, тягучий,
словно мед, который они в далеком, подернутом дымкой времени
детстве добывали из гнезд диких пчел, сдирая в кровь коленки и
рискуя свалиться с дерева.
В детстве обходилось…
Но не теперь. Глеб как будто в
пропасть упал, как только ее услышал. Не разбирая слов, ничего
перед собою не видя. Погружаясь в ее интонации. Кажется, он даже
зажмурился. В испуге ли? Или чтобы просто ничто другое не отвлекало
его от Голоса. И все же… И все же скорее первое. Вряд ли бы что-то
могло отвлечь его в тот момент. Будь то пожар, наводнение или
ядерный взрыв.
Испугался. Он, прошедший через войну,
пуганый, пресытившийся, заматеревший и повидавший на своем пути
столько, что уже вряд ли какое событие могло вызвать в нем даже
блеклую тень эмоций, в тот момент испытал весь их спектр. От ужаса,
что такое возможно, до сладкого мучительного счастья, что она с ним
все же случилась.
Его женщина.
И все как будто замерло.
Остановилось. Звучал лишь ее голос. И почему-то обычно бесшумный
звук хода стрелок его часов. Тик-так. Как будто давая старт его
новой реальности. Той реальности, в которой теперь она. А все
остальное… о ней, для неё.
- Ты меня слышишь?! Глеб?!
Глеб моргнул. Перевел взгляд на
дергающую его за руку женщину. Он ее почти не помнил. Встретил бы в
толпе – не узнал. В юности она носила длинную тонкую, как веревка,
косу, была пышнотелой и разбитной. Сейчас на него смотрела высокая
обабившаяся женщина с модной стрижкой-пикси, которая ей, впрочем,
совсем не шла, и паутинками легких морщин в уголках карих
заплаканных глаз. Игнорируя её, Глеб оглянулся на голос. Ну же…
скажи еще хоть что-нибудь! Но его обладательница молчала,
склонившись почти к коленям и пряча в лицо с ладонях. У нее что-то
случилось? Он хотел это знать, пожалуй, даже больше, чем просто
разглядеть внешность.
- Я говорю: тебе бы с ними
потолковать! – повысила тон женщина и снова настойчиво его
тряхнула. Глеб дернул рукой, избавляясь от её захвата, и несколько
раз моргнул. «Соберись!» – приказал себе. Наваждение отступило.
Громов осмотрелся. На то, что он в другой раз сделал бы в первые
секунды, сейчас ему потребовалось время. Цепкий взгляд
профессионала отметил все, что от него укрылось в колдовском мороке
звуков. Расположение в больничном коридоре посторонних, снующий
туда-суда медперсонал, два полицейских, переминающихся с ноги на
ногу у палаты, за дверями которой, очевидно, боролись за жизнь его
сына. Сына, которого он не знал, и в чьем воспитании не участвовал.
Профессионалы его уровня семьей не обзаводились. Это было опасно.
Прежде всего - для членов таких семей. В элитные, засекреченные до
конца своих дней отряды, военных подобного класса и уровня
подготовки набирали среди одиночек. Таких, как он.
Кирилл стал ошибкой. Даже когда Глеб
ушел на гражданку – он не мог себе позволить отсвечивать. Слишком
опасно это было. Любые контакты. Ни семьи, ни постоянной женщины,
ни детей, ни дома. Самое лучшее, что мог сделать Глеб для своего
сына – держаться от него подальше, раз уж Лариска уперлась родить.
И платить им алименты.
На этом участие Глеба Громова в жизни
сына заканчивалось. Впрочем, тот даже не знал, кто его отец. Они не
виделись. Не пересекались. Не пытались наладить контакт, даже когда
это стало возможно. Несколько последних лет, когда пыль осела, и
Глеб понял, что может расслабиться, он думал о том, что, возможно,
им стоит встретиться. Но что-то в последний момент останавливало.
Возможно, понимание того, что момент упущен. Связь отец-сын – штука
тонкая. Она формируется не сразу, годами проживания двух самцов на
одной территории. Между ними не было этой связи… И какой тогда
смысл себя ломать?
