Страх. Это единственное, что сейчас сдерживает меня и остальных шестерых. Нам нельзя высовываться из-под моста, как бы холодно ни было, как бы сильно ни стучали наши зубы. Мы жмемся друг к другу, стараясь получить хоть толику тепла, но, кажется, промерзли насквозь. Шум от реки, по которой медленно плывут льдины, перекрывает наше громкое испуганное дыхание. Вот только от воды веет еще большим холодом.
Я ненавижу зимы. Но еще больше я ненавижу Ловцов. Эти твари несколько минут назад на наших глазах застрелили Хелла и Криса, даже не проверив их прибором, хотя того требовал закон. А ведь ни Хелл, ни Крис не входили в разряд «Опасные». Они только выглядели страшно. Знаете, что мог сделать Хелл – четырнадцатилетний нескладный парень с чешуей вместо кожи – с Ловцами? Ничего! Абсолютно ничего!
Мои руки сжимаются в кулаки и черные когти вместо ногтей, впиваются в кожу на ладонях, оставляя неглубокие, но кровоточащие порезы, которые бесследно заживут уже через полчаса. Плакать нельзя. Слезы – роскошь, которую мы можем позволить себе только в самые спокойные дни, чтобы оплакать всех погибших.
Я старательно прислушиваюсь к звукам. Мохнатыми лисьими ушами под шапкой шевелить тяжело, но возможно. Наверху всего лишь проезжают машины. Никаких голосов. Перехватываю взгляд нашего вожака – Ирвина. Ему скоро стукнет восемнадцать. Он старший среди нас, хотя между мной и Ирвином довольно маленькая разница в какой-то год. И благодаря чертовому вмешательству в человеческую генетику, Ирвин обладает волчьим хвостом, клыками и огромной силой. Вожак принадлежит к разряду «опасные». Сейчас по его взгляду я могу сказать, что он тоже ничего страшного не слышит.
Колин и Мика – тринадцатилетние брат с сестрой – жмутся друг к дружке и даже не ссорятся, хотя раньше это было их любимое занятие. Они не могли и часа продержаться, чтобы не повздорить. Сейчас их объединил страх, но я знаю, это ненадолго. И приглядевшись, я понимаю, что их пятнистые хвосты уже бесшумно сражаются друг с другом, хотя на лицах ребят застыла все та же маска ужаса.
– Они ушли? – испуганно спрашивает десятилетняя Бьянка, вытирая мохнатым кулачком намокшие от слез ресницы. Ее розовый носик смешно шмыгает, а кошачьи усики подрагивают при каждом выдохе. Девочка больше чем наполовину котенок. Почти все ее тело, кроме лица, покрывает рыжая шерстка.
– Думаю, что да, – говорю я едва слышно, и обнимаю девочку, словно пытаюсь защитить ее от всего этого ужасного мира.
Я понятия не имею как мир, который каких-то сто лет назад призывал людей становиться похожими на животных, иметь уникальные кошачьи ушки или хвосты, усы или змеиные глаза, изменился до такой степени. Из-за операций спустя несколько поколений начали рождаться дети-химеры. У одних появлялись перья, у других уши, как у зверей, а третьи могли дышать с помощью жабр под водой. Множество модификаций получилось благодаря прошлым опытам. Но на сей раз никто этому не радовался.
– Мой ребенок – урод! – вопили напуганные мамочки под дверями клиник, но те давно закрылись, выяснив, к чему привели все эти вмешательства в ДНК человека.
Таких, как мы, окрестили химерами. Детей, от которых отказывались родители стали отправлять в специальные приюты, спрятанные от людских глаз.
Чтобы скрыть это от других стран, наша Империя Пурисимум закрыла границы. Я уверена, люди вне империи даже не представляют, что творится в этом аду.
Вскоре в приютах стало слишком много химер. Финансирование становилось все меньше, условия все хуже. Нас всех заставляли трудиться по двенадцать часов. Мы шили одежду, работали на заводах, следили за полями, на которых росли овощи и фрукты. Выполняли ту работу, которую отказывались делать обычные люди.
