Артём
Грозовые тучи застилают небо, превращаясь в серый туман вдалеке. Холод кусает кожу, но я практически не чувствую этого. Мой мир – оглох.
Вода продолжает высекать едва заметные линии, дробится о гранит и стекать вниз. Обрушившийся ливень придавливает к земле под ногами, сгустившийся воздух сдавливает лёгкие до тошноты. Тяжёлые капли с удвоенной силой бьют по поверхности зонта, затихают на краткий миг и снова бьют. Под ногами чёрная каша, такая же чёрная, как и само мероприятие. В воздухе растекается запах сырой земли, венков и пригоршни тлена.
Монотонно, бесконечно, давяще.
Я практически ничего чувствую, не слышу надрывных всхлипов, причитаний и прочего. Да же если бы и слышал, ничего от этого не поменялось. Собравшиеся не верят в смерть. Для них, её – нет. В неё никто не верит, пока она не столкнётся с кем-то нос к носу. Деньги, положение, человеческие качества – перед ней все равны.
У него всё было: деньги, власть, возможности, обширные связи в конце концов. А потом, всё это перестало иметь значение… Щелчок, миг, одно короткое мгновение и всё. Мы ничего не сможем забрать с собой… совсем ничего. Раньше не приходилось об этом думать, а сейчас не получается иначе. Мне кажется, я только теперь понял, что важно именно то, что ты оставишь после. Рано или поздно, не важно когда, но мы все будем там, а они: враги, партнёры, соседи, родные, любимые – останутся здесь…
Полтора месяца назад, наивный Артём считал, что после него останется сын…
Вдыхаю, глубже стараясь прогнать накрывающую волну. Это не то место, совсем не то, для таких эмоций. Возможно, я никогда не вытравлю это до конца, не соскребу, не вычерпаю до капли, как бы ни пытался. Засело под ребрами разъедая кислотой и не хочет уходить.
Уля отрывается от моего плеча, подходит к матери, аккуратно опуская подрагивающие ладони на плечи. Отворачиваюсь, не могу смотреть на болезненные глаза матери. Мой отец был уродом, но она всё равно его любила, чтобы он не вытворял, а вытворял он много, слишком много чтобы чаша весов давно перевесила, но мать…
Стискиваю зубы, глуша очередной шторм. Я так часто видел то, что видеть был не должен… вероятно поэтому не умею прощать. Взгляд съезжает с оградки на бесконечные венки, от которых веет ещё большим холодом.
Отец умер внезапно – инфаркт в разгар деловой встречи. Я узнал об этом спустя двадцать минут. Перепуганная секретарша тараторила и сбивалась с одного на другое, а я застыл, смотря в одну точку. Шокирующая новость махом выдрала твёрдую почву под ногами.
Дети хоронят родителей – так правильно, но никто из нас не был готов так скоро это делать. Уму не постижимо. До сих пор не могу поверить.
Мы никогда не были особенно близкими людьми, даже больше – я ненавидел, слишком остро, чтобы хотя бы попытаться выйти на плато тихой злости, но в тоже время, где-то там, глубоко внутри: провернулась боль эхом отдаваясь в голове. Каким бы он ни был, но я совершенно точно его сын… и мне жаль… действительно жаль.
После себя, Ершов Михаил Сергеевич, оставил фирму, детей и пригоршню пепла на выжженой земле. Пять лет назад, сразу после защиты, мне пришлось сильно постараться, чтобы он обратил хоть какое-то должное внимание на мои потуги. Помню, как бесило любое если слово, а ухмылка и подавно. А сейчас… сейчас остаётся сказать: «спасибо». Уйдя в иной мир, отец оставил не маленького мальчика, а человека способного взвалить на себя весь груз ответственности. Мы не пойдём ко дну, мы продолжим дальше, просто без него. Случилось бы это тогда, сразу после окончания института или раньше – я бы ничего не смог, как бы не брызгал слюной в разные стороны. Обделался на месте, как щенок. За это время много чего изменилось, слишком много, я и сам другой, не тот наивный придурок с непомерным эгом. Жизнь умеет учить, очень жестоко учит, если ты не понимаешь намёков. Я ничего не понимал: пёр бульдозером, таща собственную твердолобость как стяг. Дебил.
