Мрак.
Когда небо затягивается синим бархатом ночи, забирающим дневное
тепло, когда в замке потухают огни, а спальные комнаты заслоняются
плотными шторами, мой покой тонет в тревогах сердца, оскверняющих
неспокойный разум.
Мягкая постель превращается в зыбучие пески, утягивающие меня на
дно ледяной Преисподней, а ночная сорочка опутывает мое тело, как
паучий кокон. Я перестаю чувствовать силу рук и тон собственного
голоса.
Я оказываюсь во тьме.
Я пропадаю туда — в неизнеможение солдата, лежащего на поле боя,
чей свет глаз меркнет за считанные секунды. Я слышу удары мечей и
свист летящих снарядов, и вижу яркий огонь на почерневшей
земле.
Война длилась так долго.
Она напоминала один большой день, сметающий часы людскими
жизнями, и пожирала надежду, томящуюся в каждой душе.
Эти воспоминания приходят ко мне из раза в раз.
Сколько бы времени ни прошло, почти каждый поход ко сну
оканчивается для меня безумием.
Придворные лекари готовят сотни снадобий для успокоения нервов,
но, стоит пролететь паре месяцев, и их эффект проходит.
Лекари…
Лекари продолжают говорить, что все дело в питании и отдыхе:
иногда, при переутруждщении, тело засыпает быстрее, чем ум
человека, и, во снах, неспокойный видит свои страхи:
— Ваше Величество, я настоятельно рекомендую Вам отходить ко сну
раньше полуночи.
— Благородные дамы двора должны следить за своим здоровьем.
Совершайте прогулки на свежем воздухе и воздержитесь от табака по
выходным дням.
— Кэтрин, милая, ты снова пропустила обед?
Я слышу их голоса так близко, будто они стоят над моей
постелью.
Видения не реальны.
Мне просто нужно проснуться.
— Кэтрин?
Мне это снится.
— Кэтрин, дорогая…
Невозможно.
Я пытаюсь тянуться за голосом Лауры и чувствую, как сердце тает
в груди.
— Кэтрин!
Голова болит даже сейчас.
Я чувствую себя так, словно меня бросили на дно огромной
каменной чаши и вот-вот разомнут ступой.
Это невыносимо.
Я должна…
— Мамочка, кто эти люди?
Стоп.
Я застываю так, будто зажмурила глаза до боли в висках, и,
внезапно, вижу пелену белого света.
Это…
Это потолок Королевской Галереи?
Я вижу лепнину, обрамляющую его по всему залу, а толстые цепи
люстр тянуться у меня из-за спины, как глубоководные водоросли.
Боль, наконец, утихает.
Мне легче.
Мне легче, но я словно тону, приземляясь на темный ламинат,
вместо песчаного дна.
— Ох, солнышко, сейчас я тебе все расскажу.
Я сижу на коленях, оглядываясь на огромные окна, впускающие в
это место солнечные лучи, и не чувствую тяжести собственно
тела.
Галерея выглядит так же, как и всегда: просторные залы,
увешанные картинами, высокие мраморные колонны, держащие каждый
этаж, ковры, шторы. Если убрать отсюда предметы искусства и
декорации, зал окажется таким белым, что начнет рябить в
глазах.
Я осматриваюсь в поисках тех, кому принадлежали голоса, и
замечаю Господина Саллеса, искусствоведа и историка, который
проводит экскурсии для гостей из других стран. Он очень милый, а
главное, чрезмерно ответственный старик.
Он стоит напротив портрета нашей семьи и торжественно разводит
руками перед женщиной и маленькой девочкой, что находятся чуть
поодаль:
— Вашему внимания представляется один из фамильных портретов
правящей династии. На нем изображены нынешние, и, к великому горю,
покинувшие нас, члены королевской семьи, — сэр Салесс говорит это
так громко, что вокруг разносится эхо, и я невольно улыбаюсь в
беззлобной насмешке; он поворачивается к картине, убирая руки за
спину, и продолжает говорить. — Его величество, король Эдгар
Бэлтон: под его твердой рукой наше государство стоит уже пятьдесят
лет. Рядом с ним вы можете заметить прекрасную, почившую нас, и
посмертно причисленную к лику святых, королеву Ирису.
Я смотрю на отрисованные лица родителей и пытаюсь вспомнить,
когда писался этот портрет. Отец стоит в своем парадном мундире,
глядя будто бы в центр зала, на будущих зрителей, а мама… Я давно
не видела ее так отчетливо.
