Когда гвардеец в коротком кожаном камзоле с усилием дернул багор
на себя, Амели отвернулась и уткнулась лбом в плечо подруги. От
плаща приятно пахло луковым пирогом и влажной шерстью — недавно
моросил дождь.
— Фу, не хочу смотреть.
Эн молчала и, кажется, забыла, как дышать. Поддавшись негласному
всеобщему порыву, Амели с опаской повернулась и, прикрывая глаза
рукой, сквозь пальцы посмотрела на берег, где уже лежал синеватый,
еще не успевший раздуться от воды труп. Женщина. Молодая,
светловолосая. Не местная. Отвратительное зрелище собрало целую
толпу. Впрочем, всякая дрянь всегда собирает толпу. Когда казнят на
Седьмой площади — к дому не протиснуться. Даже отец иногда
ходит.
Эн шумно выдохнула, будто очнулась:
— Хвала небу, не наша.
Амели кивнула — это точно. Здесь из реки достают только чужих —
и все женщины. Красивые, будто сломанные фарфоровые куклы. И
неизменно голые. Амели решительно взяла Эн за руку и зашагала
прочь, сворачивая на Бочарную улицу. Зачем только занесло к реке?
Теперь отвратительное зрелище долго будет преследовать — не
стряхнешь.
— Как ты думаешь, — Амели встала прямо посреди дороги, — что он
с ними делает?
Эн пожала плечами, отчего и без того коротковатая юбка смешно
вздернулась, открывая заляпанные башмаки и застиранные чулки. Она
была нескладной. Слишком высокой для девушки, худой, как жердь. А
корсаж топорщился на плоской груди только за счет плотно нашитых
рюш. Ладно, не уродина. Впрочем, и красавицей ее назвать было
нельзя. Мать всегда считала, что Эн с детства завидовала Амели. И
дружила лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание — иначе на
нее и не взглянут. Но, что бы ни говорила мать — Эн теперь
просватана. И теперь уж точно скоро нацепит чепец и станет ходить
важно-важно, как те торговки сукном, которые не рискуют соваться в
Волосяной переулок — самую узкую городскую улочку, потому что
задница не пролезет. Будет смешно, если Эн, наконец, разжиреет.
Амели не могла представить ее толстой.
Эн опустила голову, будто стыдилась того, что хотела
сказать:
— Бабка Белта говорит, что пользует, пока не надоест. А как
надоела, — она выпучила небольшие карие глаза, — сразу в
Валору.
Амели закусила губу и уставилась на подругу:
— Пользует? Это как?
Эн раскраснелась, будто обгорела на жарком солнце:
— Перестань! Все ты поняла. Только в срам вгоняешь.
Конечно, поняла. Лишь хотела посмотреть, как увиливать будет.
Амели махнула рукой:
— Глупости это все. Говорят, он старый уродец. А у старых — сама
знаешь, — она согнула крючком указательный палец, — как вялая
морковка. Ни на что не годится.
Обе расхохотались до слез. Эн утерлась ладонью:
— Так-то оно так, но, то у людей. А этот — колдун. Кто знает,
что он там себе может наколдовать.
Обе снова прыснули со смеху, когда Амели стала намечать рукой
размер «колдовства».
Показавшаяся из-за угла подвода, груженая корзинами так, что они
едва не доставали кромки крыш, заставила отойти к стене, в дверную
нишу. Все еще хохоча, Амели приподнялась на цыпочки, подцепила
толстую веревку, когда подвода проезжала мимо, и дернула. Корзины
посыпались с сухим треском, раскатывались по улице. Амели схватила
Эн за руку и потащила в соседний переулок, пока возница не
опомнился. Они отбежали на безопасное расстояние и остановились
отдышаться.
Эн прижала руки к впалой груди:
— Ну, зачем ты это сделала? — она все еще давилась смехом.
Амели пожала плечам:
— Не знаю. Захотелось. — Она поджала губы и посмотрела на
подругу: — Ну да… Замужней даме теперь не к лицу такие шалости. И
там, поди, не вялая морковка.
Она снова задорно расхохоталась, но Эн лишь опустила голову:
— Не надо.
Амели пожала плечами:
— Почему? Ты, почитай, уже замужняя. Я сама слышала, как в
воскресенье оглашали. Чего тут скрывать?
