Замедляю дыхание, сильно зажмуриваю глаза. Мне кажется, если не
смотреть, то страшно не будет. Дверь нашей комнаты со скрипом
открывается, тяжелым шагом в нее входит Лидия Ивановна, наша
воспитательница, а точнее, надзирательница. Я узнаю ее по кривой
утиной походке и приторным дорогим духам, которыми она так любит
обливаться.
Сердце заходится беспокойным стуком, леденеют пальцы на руках. К
этому нельзя привыкнуть, хоть у меня уже должен выработаться
иммунитет, все равно страшно.
Не выдерживаю и чуть приоткрываю глаза, до боли сжимая холодную
простынь пальцами под старым прохудевшимся одеялом. На улице
ноябрь, в детдоме холодно так, что аж скулы сводит, в коридоре
вчера вода замерзла для цветов.
Нас пятеро в комнате, но ни одна из девочек не спит. Мы все
делаем вид, что спим, ведь так проще, никаких истерик и слез. Варя
уже показала нам, что бывает в таком случае. Проводить по трое
суток без еды и воды никому неохота.
Я не верю в бога, так бы уже молилась, а поскольку не знаю ни
одной молитвы толком, просто прошу беззвучно, не зная даже кого.
Кого-то там наверху, который обычно помогает, который мог бы
занести надо мной стеклянный купол от цепких рук Лидии Ивановны.
Еще год, и я свободна. Еще год, сохрани меня, умоляю, убереги.
До скрипа сжимаю эту простынь, стараясь не дрожать так сильно
под одеялом, и задерживаю дыхание, когда Лидия Ивановна
останавливается прямо напротив меня. Не дышу, не двигаюсь, проще
было бы просто умереть, пусть пройдет дальше, я не готова, я
просто…не могу.
“Выбери не меня, не меня, не меня…”
Сглатываю, стараясь унять дрожь. Я знаю, зачем она здесь. Лидия
Ивановна выбирает девочек. Одну или две в месяц, иногда чаще. Эти
девочки уходят среди ночи, обычно возвращаются под утро или через
день. В их карманах обычно много шоколадных конфет, иногда какие-то
безделушки, заколки, резинки, сережки, но в глазах их после этого
всегда адская пустота и слезы.
Воспитатели говорят, что этим девочкам стало плохо, и они уходят
к врачу, хотя мы все знаем, что ни к какому врачу никто не
попадает.
Нас пользуют, нас покупают как скот, как товар богатые мужчины
на ночь, и мы не знаем, кто станет следующей “бабочкой”. Кого
следующей будут “гладить” богатые мужчины, хоть это тоже называется
совсем не так.
Я видела глаза Влады перед тем, как она ушла в туалет. Накануне
ее не было двое суток, а когда она пришла, вывернула карманы, и
высыпала оттуда конфеты. Шоколадные такие в красивых цветных
обертках, дорогие. Через час Владу нашли в туалете с порезанными
венами. Воспитательницы сказали, что у нее была депрессия на фоне
низкой успеваемости, и она была неуравновешенной, хотя никто не
вспоминал о том, что Влада была отличницей и была спокойной, как
танк всегда.
— Ксюшенька. Вставай. Нужно к доктору.
Я распахиваю глаза, когда мне на плечо ложится тяжелая рука
Лидии Ивановны.
***
— Я хочу спать. Пожалуйста.
Смотрю в блеклые, практически бесцветные глаза Лидии Ивановны
слыша, как дрожит собственный голос. Это не страх, это нечто дикое,
сковывающее легкие и не дающее нормально вдохнуть.
— Тебе плохо. Нужно к доктору.
Голос Лидии Ивановны мягкий и елейный, и мы обе знаем, что ее
лучше не злить. Металлическая указка в кабинете воспитателей не
просто так стоит в углу.
— Вставай милая. Пора.
Она старается говорить негромко, но я кожей чувствую, что никто
из девочек не спит, но никто не заступиться за меня. Ни одна из нас
не хочет оказаться на месте выбранной “бабочки” на ночь.
Некоторые девочки уже по три, по четыре раза так уходили, а я ни
разу, и у меня язык не поворачивался расспрашивать в деталях, что с
ними делали. Никто об этом не рассказывает, они просто возвращались
другими. Словно повзрослевшими и больше никогда не смотрели на мир
невинными глазами ребенка.
