Имаго: тьма придет на рассвете

На свете есть, в сущности, только одна проблема... Как прорваться? Как выйти на волю? Как разорвать куколку и стать бабочкой?

Томас Манн. Доктор Фаустус.

В век, когда вампиров покрыли белилами и блёстками, в них не осталось ничего, что когда-то внушало суеверный ужас при одном лишь упоминании. Вампиры отныне — бренд, клише и затертая до дыр система из собранных воедино стереотипов.

Но что, если они —такие же люди, как мы, просто смертельно больные? Что, если все живое в них выжгло осознание надвигающейся смерти, отчаяние и одиночество, а судьбы их такие же сложные, как и наши?..

Только для нас с восходом солнца тают последние упоминания о ночи. Для имаго тьма приходит именно на рассвете.

В детстве я ужасно боялась старого шкафа в своей комнате. Ну какой ребёнок не боится их? Эти скрипучие двери, вечно приоткрытые, эта липкая мгла внутри... Обходя кровать перед тем, как лечь спать, я всегда замирала в необъяснимом ужасе перед полированной громадой. Казалось, что тени внутри материализовались и тянут свои уродливые руки, чтобы утащить меня и съесть. Тогда я бегом неслась в постель и, накрываясь одеялом с головой, пыталась уснуть, содрогаясь от чудовищных видений.

Став взрослой, я сама превратилась в такой шкаф: вся сияющая и холёная, но с неизменно приоткрытыми створками в самую глубь, в кромешную темень. И теперь я боюсь, как бы оттуда не показалась уродливая морда чего-то похуже, чем детские страшилки...

Сон, полный чудовищ и скользящих теней, растворился, но я не спешила открывать глаза, охваченная непонятным страхом. Что, если я — это уже не я, а кто-то другой? От дурного предчувствия по спине побежали мурашки.

Нет, все-таки надо вставать. Идиотские мысли с утра — не самое лучшее начало дня.

Я перекатилась на спину и внезапно заметила рядом с собой мускулистую грудь мужчины. Кажется, ему не понравился мой утренний вопль ужаса, который, к сожалению, стал слишком частым явлением. Зелёный глаз, приоткрывшись, с насмешкой взглянул на меня.

— Ты кто?

— Сбрендила? — мужчина поднял огромную, накачанную руку и потрепал меня по волосам. — Я же с тобой в кафе работаю.

— Я не помню, — я села на кровати, отчаянно массируя виски костяшками пальцев, словно пытаясь раздавить себе голову. Постельный гость совсем не смутился: более того, он сел сзади, мягко размял мне плечи и начал прокладывать влажную дорожку из поцелуев от шеи до лопаток.

— Чарли, — вспомнила я, — ты Чарли, да?

— Хорошая попытка, — ухмыльнулся мужчина. — Только я Натан.

Точно, Натан Гейбл. Бариста. Чёрная футболка, бицепсы, взъерошенные темно-русые волосы. Сбрызнутое дорогим одеколоном, тщательно выбритое лицо. От него пахнет кофе, сливками и мужским гелем для душа, а ещё он позирует для рекламы нижнего белья в Сиэтле. Вот только что он...

— ...Делаешь в моей постели?

— Что?

— Что ты делаешь в моей постели?

Я развернулась и столкнулась лицом к лицу с этим глянцевым мужчиной, королём трусов от Кельвина Кляйна.

— Мы, типа, выпили вчера в нашей кафешке... И ты предложила пойти к тебе.

Заметив мое смятение, он засмеялся и поцеловал меня во встрёпанную макушку, дополнительно взъерошив её пятерней:

— Мы увидимся сегодня на работе? Работаем с двух до двенадцати.

— Нет, — я подняла с пола свои трусики и сморщила лоб, — скажи, что я заболела, сломала ногу, умерла. А теперь давай, иди отсюда. Дверь до щелчка.

Натан помахал мне кончиками пальцев и вышел из комнаты. Я дождалась заветного щелчка и рухнула на кровать спиной. О, Господь милосердный. Прости меня за блуд. И чревоугодие. И лень. И, в общем, за все прости, пожалуйста. А, ладно. Сатане понравиться легче.