Сознание возвращалось к ней обрывками, будто сквозь плотную, влажную пелену тумана. Сначала – физическое ощущение: твердая, прохладная поверхность под спиной, пахнущая мхом, влажной землей и чем-то еще, сладковатым и дурманящим – эхом недавнего кошмара. Потом – звук. Не тишина, а насыщенное, почти звенящее безмолвие леса, в котором каждый шорох, каждый вздох был слышен так отчетливо, будто происходил у нее в голове.
И наконец – боль.
Не острая, не режущая, а глухая, разлитая по всему телу, будто ее внутренности вывернули наизнанку, потрясли и запихнули обратно, кое-как и не на свои места. Каждый мускул ныл, каждое сухожилие напряглось до предела. Но хуже физической была душевная опустошенность. Та самая, что наступает после долгого, надрывного плача, когда слез уже нет, а внутри – лишь выжженная, соленая пустота.
Она лежала на спине, глядя вверх. Сквозь кружевной полог гигантских черных ветвей пробивался фосфоресцирующий свет – не солнца, а самого леса. Частички света, похожие на золотую пыль, танцевали в воздухе, и этот танец был одновременно прекрасен и пугающ. Он напоминал ей о случившемся. О Роще. Об Испытании.
Видения накатили с новой, приглушенной силой, словно отголоски землетрясения. Офис. Падение. Искаженное лицо Герцога. Грубые руки. И тот момент, самый страшный, когда она увидела свое проклятие – живое, пульсирующее чудовище, сросшееся с ее душой.
Она сглотнула ком в горле, пытаясь отогнать образы. Движение далось с трудом. Она повернула голову – медленно, будто шею ей залили свинцом.
И увидела его.
Элриндор стоял в нескольких шагах, прислонившись к серебристому стволу дерева. Он не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен куда-то вглубь леса, и его идеальный, лишенный всяких эмоций профиль казался высеченным изо льда и лунного света. Он был так же безупречен, как и до начала кошмара. Ни пылинки на его длинных, изысканных одеждах, ни единого волоска, выбившегося из безупречно заплетенной серебряной косы. Эта невозмутимость была оскорбительной. После того как он видел ее – грязную, рыдающую, раздавленную, одержимую страхами и демонами.
– Ты жива, – его голос прозвучал ровно, без интонации. Он не поворачивался, продолжая смотреть в лес. – Это уже достижение. Большинство смертных, допущенных в Рощу Испытаний, либо сходят с ума, либо их разум гаснет, как брошенный в воду факел.
Ксилара попыталась сесть. Тело протестовало резкой болью в мышцах пресса. Она с трудом подавила стон, упершись локтями в прохладный мох.
– А что… что со мной будет теперь? – ее собственный голос показался ей хриплым, чужим, будто проскреб горло битым стеклом.
Элриндор медленно повернул голову. Его синие, бездонные глаза уставились на нее. В них не было ни сострадания, ни презрения. Лишь холодное, неумолимое любопытство. Точно такое же, с каким ученый рассматривает редкий, возможно, ядовитый экземпляр насекомого.
– Тебя не казнят, если ты об этом. Совет Древних счел твои… переживания… достаточной платой за вторжение в наши священные места. – Он сделал паузу, давая словам просочиться в ее сознание, словно яд. – Ты выжила. Но ты не прошла.
«Не прошла». Эти слова ударили больнее, чем любое физическое воздействие. Значит, все это – этот ад, это выворачивание души наизнанку – было напрасно? Весь ужас, вся боль, вся грязь ее страхов… и все зря?
– Но… орхидея… – прошептала она, чувствуя, как предательская дрожь поднимается изнутри. «Слеза Лунной Орхидеи». Первый ингредиент Эликсира Воли. Единственная надежда обрести контроль над своим проклятием.
