Бронвин Ньюкасл Фордхем
Блафтон, Южная Каролина 1927
Наступает два часа ночи, когда приходит пора оставить всех, кто ей дорог. На берегу реки Мэй она отвязывает от швартовой тумбы на ветхой пристани канат, удерживающий «крис-крафт», и спускается в лодку. В бархатистой тиши молодая луна кутается в темный плащ, а звезды горят, как огни того пожара, что заставляет ее бежать.
Когда через шесть часов вернется прилив и покроет прибрежные луга и потайные протоки, она будет уже далеко. Расписание приливов в этом эстуарии она знает настолько хорошо, что ей нет нужды сверяться с морской картой или смотреть на старенький барометр, висящий на огороженном щитом крыльце их гонтового дома. Она спланировала побег до мелочей, поэтому не колеблется.
Отлив подхватывает лодку и бережно влечет по покрытой от ветра рябью реке к морю. Течение оказывается более быстрым, чем она предполагала. Огни Блафтона мерцают вдоль линии берега, как светлячки. С минуты на минуту нужно будет завести мотор и направить лодку в сторону острова Тайби и далее, к Саванне.
Она глядит на усеянное звездами чернильное небо, на Орион и Большую Медведицу. Ей не хочется смотреть, как исчезает привычный и любимый пейзаж.
В уме у нее формируется список – привычка, выработавшаяся с детских лет.
Во-первых, это перечень взятых с собою вещей: лодка, смена одежды, сто долларов наличными из конверта, хранившегося на случай крайней нужды, записная книжка, ручка и кожаный ранец, содержащий слова, которые она искала и создавала всю свою жизнь.
Суденышко подпрыгивает и покачивается; она смотрит на горизонт, выжидая, чтобы запустить мотор. Мысли лезут в голову, возвращая к тому, что остается позади: тихий плеск подступающего прилива на устричных отмелях за окном; крытый серым гонтом дом, служивший ей приютом вот уже десять лет; комната, где она писала и читала, сидя в обтянутом ситцем кресле, из швов которого лезет набивка; клонящийся к исходу день, когда одолевает истома и она погружается в теплую речную воду; усеянный в разгар лета белыми цветами куст гардении, посаженный ею вместе с дочерью; нежная ласка ветра, когда сидишь на крыльце; муж, склоняющийся к ней в постели и сплетающий пальцы с ее пальцами в час, когда цикады словно переходят на крик.
И еще – Клара.
Пробираясь в кокпит, она держится за планширь, чтобы не упасть. Она нажимает кнопку, опуская одноцилиндровый двигатель в воду, и первобытная тоска по дочери обрушивается на нее, грозя сбить с ног. Она собирается с силами, черпая их в сознании, что, если вернется домой, мир сполна сотворит с ней то, что делал пока только частично.
Она думает о красоте места, которое хотела бы унести с собой: места, где светлячки оживляют ночь, а сосновые иглы устилают землю мягким одеялом, где вода переливается алмазами в восходящем солнце, где поверхность реки серебрится от резвящихся мальков.
Утраты множатся, и ей нет дела до того, что скажут другие, нет дела до своего благополучия – Бронвин обязана идти вперед, прочь от всего того, что случится, если она останется. Есть поступки, которые нельзя не совершить.
Невидимый мир вечно манил ее. Она знает, что должна сделать – должна стать невидимой. Это ответ персонажа, созданного ею, и ее собственный ответ. Их судьбы всегда были переплетены, теперь она в этом окончательно убедилась.
