Два месяца в наркологичке то ещё приключение. Да и загреметь туда было самым тупым решением, но явно лучшим, чем заложить «Пустошь» и получить пулю в лоб. Вообще надо было набрать Серафиму, типа «спасите, помогите», но в тот момент я перетрухнул и ни хрена не соображал, вот и ляпнул первое, что в башку пришло. В итоге заговнял себе медицинский лист – будто пометок от психиатра было мало! – и, кажись, окончательно перечеркнул путь к светлому будущему. Зато остался жив.
Два месяца в наркологичке то ещё приключение. Да и загреметь туда было самым тупым решением, но явно лучшим, чем заложить «Пустошь» и получить пулю в лоб. Вообще надо было набрать Серафиму, типа «спасите, помогите», но в тот момент я перетрухнул и ни хрена не соображал, вот и ляпнул первое, что в башку пришло. В итоге заговнял себе медицинский лист – будто пометок от психиатра было мало! – и, кажись, окончательно перечеркнул путь к светлому будущему. Зато остался жив.
Да и не так уж плохо там было – я не страдал синдромом отмены, не блевал и не корчился от ломки, а на фоне наркош выглядел прям шикарно. Днями напролёт читал, гулял, играл на пианино и слушал стрёмные истории других пациентов. А ещё на меня не орали санитары, потому что им не приходилось убирать за мной дерьмо. Они вообще ладно ко мне относились: по воскресеньям оставляли мобильник чуть надольше и иногда угощали шоколадками из торгового автомата. В общем-то, не такими уж и паршивыми оказались эти два месяца. Паршивым был только статус наркоши, который, кажись, прилип ко мне намертво.
Но доктор на выписке сказал, типа это мой шанс начать с чистого листа. И я не собирался говнять свою жизнь дальше.
Когда выпадаешь из колеи на два месяца, сложно в неё вернуться. Это было похоже на переезд, ну типа город родной, а улицы не кажутся знакомыми. Не покидало ощущение, что придётся заново налаживать отношения, искать якоря – я дико боялся, что после такой позорной главы в моей биографии от меня все отвернутся. И я бы не стал их винить, ну типа на хер с наркошей связываться? Правду же знала только клятая «Пустошь». И Чарли мог догадываться.
Чарли меня не навещал, зато каждое воскресенье, когда нам выдавали мобильники, трещал не затыкаясь. Звонила Ив, болтала о всякой ерунде и вовсе не спрашивала, как я, – притворялась, будто ничегошеньки стрёмного не происходит. А Дэя приезжала. Один раз, примерно через три недели после того, как я загремел в наркологичку. Она тоже филигранно притворялась, что всё ладно, ни одного жалобного взгляда не кинула, не осудила. Мы тупо посидели во дворе на скамейке. Я был ей безмерно благодарен, но попросил больше не приезжать.
Папаша звонил редко, чаще оставлял сообщения, а приехал только на выписку. Хотя, будь у него возможность, по-любому и тогда бы нашёл отговорку, но надо было подписать кучу документов. А ещё мне полностью заблокировали финансовый раздел, а транспортную карту пока не выдали, так что самостоятельно в город я вернуться не мог – до него как бы сорок километров. Короче, выбора у папаши не было.
– Ну что, как дела? – спросил он.
Я уселся рядом с ним на заднем сидении такси, пожал плечами и безрадостно ответил:
– Теперь вечность в больничку таскаться.
– Люций, ты сам виноват.
Я был виноват только в том, что решил прикрыть Чарли и «Пустошь». Заодно защитить себя, папашу и тётю Эви. Скажи я тогда паладину правду, мы бы все в такое дерьмо вляпались. А так вляпался я один. И прекрасно понимал, что в школе все будут пялиться, шушукаться, пальцами тыкать. Ладно до каникул немножечко осталось, после я собирался перевестись на дистанционное обучение.
И повезло, что в наркологичке не запрещали учиться, иначе бы долгов у меня охренеть сколько скопилось. А так время от времени приезжала директриса, принимала зачёты. И ведь ни разу не скроила презрительную рожу, косо не взглянула, ничегошеньки такого не сказала. В первый визит, правда, пялилась долго и задумчиво, но не с осуждением, скорее с сожалением, типа, что ж ты, Стокер, со своей жизнью-то делаешь? А я и сам понятия не имел, какого хрена происходит.
