О том, что ко мне пришли, сообщил Черныш, свесив голову в подпол и громко проорав:
– Мяу!
Я с печалью ещё раз окинула взором свои скудные припасы, и торопливо поднялась по лестнице в горницу. Может, кто из деревни за зельем пожаловал и расплатится за работу мукой или яйцами, а то пустая каша уже в рот не лезла.
Но на пороге стоял Прошка, младший сын старосты.
– Даринка, тятя тебя зовёт! Там к нам гости по снегу издалече приехали, товары и новости привезли. Иди скорей!
– А я-то им зачем? Или заболел кто?
– Да нет вроде, дядьки там все здоровые. Морды -во!
Мальчишка показал величину “морд”, и я удивилась:
– Неужто Гостюха и Первуш так растолстели?
Что купец Гостюха, что сын его старшой, единственные, кто пробирался в наши Грязи, никогда особой статью не отличались. Дядька Вторак, которому довелось послужить когда-то в княжьей дружине, всегда смотрел на мелкокостных, чернявых купцов с недоверием, подозревая в них лазутчиков Великой Степи.
– Да не, не они! С ними ещё двое воев приехали. Вот они здоровые, страсть!
– И что им от меня надо?
– Им – ничего. Они к дядьке Втораку пошли. Это тятя тебе что-то сказать хочет. Пошли скорей!
– А брать что-то надо?
– Нет вроде. Тятя ничего об том не сказавши.
Мальчишка аж приплясывал от нетерпенья, и я не стала дальше мучить его расспросами. Поспешила собраться. Староста – мужик разумный, раз зовёт, значит так надо. Прихватила на всякий случай сумку с лечебными зельями, накинула плат и полушубок, и поспешила за Прошкой, продолжая гадать по дороге с чем связана такая срочность.
Купец покупал у меня сухие травы, что растут только на наших болотах, но из=за трав так срочно вряд ли бы позвали. Снег уже прочно лёг, так что спешить с возвращением купцам смысла нет, день – другой мало что переменят. Первым делом Гостюха скупал мёд, воск, рыбу, меха, хотя летняя добыча им не особо ценилась, но всё же и пустым от нас никогда не уезжал. До моих трав он добирался в самом конце своей торговли, а сегодня он у нас только первый день, иначе я о такой новости уже бы услышала.
Едва мы вошли в деревню, Прошка меня покинул:
– Даринка, ты до нас сама дорогу найдёшь, ладно?
– А ты куда?
– На площадь, к колодцу. Гостюха там товар разложил, я глянуть хочу.
– Что ж, беги. Я тут и правда не заблужусь.
Теперь я шла к дому старосты, озадаченная ещё больше. По словам Прошки получалось, что там сейчас никого из приехавших нет. Самому старосте и его семейству моя помощь тоже без надобности, иначе Прошка сказал бы. От этой неопределённости меня начинало разбирать беспокойство. От таких приглашений я невольно ждала подвоха – или попросят чего я не умею, или попрекнут чем.
Имелся бы у меня дар, как у моей матери, то поводов звать нашлось бы больше: защитные чары наложить или артефакт какой, привезённый издалече, проверить. Матушка моя сильной ведуньей была. Я ей и в подмётки не годилась. Только знахарское дело и освоила. Вот и волновалась каждый раз, когда староста обращался ко мне с просьбами от общества как к единственной деревенской ведунье. К матушке моей деревенские обращались часто. Ни единого важного дела без неё не начинали. Меня тоже вначале звали, но потом поняли, что толку от меня немного. Разве что лечить себя и скотину свою по прежнему доверяли.
Сердце сжала тоска, как всегда, когда я вспоминала о матушке. Четыре года, как ушла она в мир иной, а мне всё чудится, что мама рядом. К тоске примешивался страх. Для него причин не было. В деревне ко мне относились нормально, ведь я выросла у них на глазах, и бояться, что меня могут вывалять в перьях или изгнать из Грязи, как, я слышала, бывала в других сёлах, не стоило. Но после внезапной смерти мамы я осталась в своей избушке на отшибе деревни совсем одна.
