Любезная моя Есения Андроновна!
Невзирая на то, что в прошлом письме вы изволили вылить на меня
ушат бранных слов, продолжаю питать к вам нижайшее почтение, желаю
вам и дочурке моей Калине всего самого наилучшего и жду ответа на
животрепещущий вопрос: приедет ли Калина ко мне в гости после
окончания университета? И я, и моя супруга, так и не вытеснившая
ваш светлый образ из моего сердца, ждем Калинушку с нетерпением и
будем рады познакомить ее с самыми завидными женихами-волками,
которые найдутся в Поларской Рыбной Республике. Ежели, конечно,
Калинушка снизойдет до общения с белошкурыми солдафонами. А ежели
не снизойдет, мы найдем ей другие развлечения — у нас тут и музеи
имеются, и театр, в котором она наверняка обхохочется, увидев
медвежий балет, да хоть на нефтяную платформу можно слетать на
вертолете, коли будет на то желание.
Давеча мы разговаривали с Калинушкой по телефону, и она сказала,
что отправится в такую даль, только заручившись материнским
благословением. То есть, любезная моя Есения Андроновна, всё
упирается в вашу позицию, а вы изволите молчать, как прошлогодняя
селедка в леднике, а когда я вам звоню, швыряете трубку. Жду от вас
положительного ответа, а не гадостей, которые вы щедро изливаете на
бумагу, пользуясь моей мягкотелостью и любовью к чтению.
С уважением и наилучшими пожеланиями. Ваш бывший супруг
Васенька.
Еще в сопливом детстве Светозар понял, что деление на «своих» и
«чужих» важнее, чем деление на людей и оборотней. В их городишке
Ромашке, едва-едва набравшем двенадцать тысяч жителей, чтобы
избавиться от клейма сельского поселения, огромным уважением
пользовался человек-мельник — к нему свозили зерно с половины
воеводства, зная, что мука будет отменной. Вторым по значимости был
пекарь-шакал — хлеб и пироги сметали с прилавков, хвалили и просили
еще. У него и только у него заказывали свадебные караваи с
птичками, со всех окрестных городков и деревень приезжали. И волки,
и лисы уверяли друг друга, что иначе семейная жизнь не сладится —
такая вот традиция образовалась.
И человек, и шакал были приезжими, пришлыми — а гляди-ка, стали
важнее исконных жителей. Они стали, а кто-то и за два поколения не
прижился. Чужих не принимали в городскую стаю, не звали на
праздничные охоты, никогда не одаряли едой. Волки и лисы чужаков
игнорировали, а двуногие злословили от души, осуждали, презрительно
фыркали.
Дом Светозаровых родителей стоял почти на околице. До центра
надо было почти полчаса идти, улицы в Ромашке славились длиной
из-за огромных дворов. Город заканчивался домом наискось, на другой
стороне — крепким кирпичным строением, окруженным калиновым садом.
Хозяйка дома и сада, Поэтесса Есения, была чужой, хотя родилась в
Ромашке. И дочка ее, Калина, тоже была чужой, хотя тоже тут
родилась.
Родители Поэтессы, северные волки, переехали в Ромашку, когда
Светозара еще и в проекте не было. Матушка Светозара говорила, что
Поэтесса тронутая, потому что северянка ее поздно родила, когда уже
не рожать надо, а внуков нянчить.
Не сказать, чтобы Поэтессу и Калину часто обсуждали — у матушки
других поводов для сплетен хватало — но кое-что Светозар запомнил.
Родители в Поэтессе души не чаяли, в детстве баловали, привозили из
города дорогие игрушки, постоянно покупали книги. Это матушка знала
хорошо, они с Поэтессой вместе в школе учились, поэтому в
воспоминаниях нет-нет, да прорывалась давняя зависть: «Всё у нее
было, всё ей одной, а мы тряпочного зайца на троих делили».
Северяне соседей в дом не приглашали, и сами ни к кому в гости
не напрашивались. Поэтесса ходила в школу, ни с кем не дружила, но
тем, кто ее пытался обидеть, спуску не давала — крупная была, злая
на лапах, пряталась под густой белой шкурой, которую не
прокусишь.
