Глава 1: Обычный день Лео Валор
Тишина городской библиотеки была не пустой, а насыщенной. Она состояла из шелеста переворачиваемых страниц, скрипа старых деревянных полов, отдаленного гула компьютеров и мерного дыхания знаний, спавших на тысячах корешков. Для Лео Валор это был не просто фон, а настоящая симфония, партитуру которой он один лишь мог прочитать. Каждый звук был нотой, каждый шах посетителя – паузой, а каждое вздох – сменой движения.
Он передвинулся по стеллажу с русской классикой, его пальцы скользили по корешкам с той нежной уверенностью, с какой дирижер касается пюпитра перед началом концерта. Он не искал ничего конкретного, он просто слушал.
Книги разговаривали с ним. Не словами, конечно, а вибрацией, исходившей от их страниц, на которых остались следы тысяч взглядов, тысяч эмоций. Вот «Преступление и наказание» отдавалось холодной дрожью вины, а вот «Евгений Онегин» источал тонкую, сладковатую грусть, похожую на запах увядающих цветов.
Лео выглядел как самый заурядный библиотекарь. Очки в простой оправе, темные волосы, аккуратно зачесанные набок, неброская рубашка и выглаженные брюки. Он был человеческим хамелеоном, настолько неприметным, что посетители порой замечали его только тогда, когда он возникал рядом с тихим «Здравствуйте». Но за этой невзрачной оболочкой скрывался ум, постоянно находившийся под атакой.
Знание не приходило к нему как озарение или голос с небес. Оно приходило как… пазл. Внезапно, без его воли, его сознание начинало улавливать невидимые нити, связывающие людей, события, даже предметы. Он видел паттерны там, где другие видели хаос. Увидев женщину, нервно теребящую старую брошь, он знал, что это подарок умершей матери, и что женщина только что вышла из кабинета врача с плохими новостями. Услышав обрывок телефонного разговора подростка о «несправедливой двойке», он видел всего учителя, у которого утром сломалась машина, и который выместил досаду на ученике.
Но говорить об этом прямо он не мог. Буквально.
Однажды, в детстве, увидев, как его друг залезает на ветхий забор, Лео четко знал, что тот упадет и сломает руку. Он крикнул: «Не лезь, упадешь!». И едва слова сорвались с его губ, как его охватила такая судорога, что он сам рухнул на землю, скрючившись от боли, в то время как его друг, ошеломленный, слез с забора целый и невредимый. С тех пор он понял правило: знание – это кинжал, который нельзя пускать в ход напрямую. Его можно только вложить в ножны совета, спрятать за аллегорию, обернуть в метафору. Прямое вмешательство каралось физической болью.
Его размышления прервал молодой человек, лет двадцати, с взъерошенными волосами и глазами, полыми от паники. Он метался у стеллажа с экономической литературой, бессильно хватая и возвращая обратно толстые тома.
Лео приблизился беззвучно.
–Могу я вам помочь? – его голос был тихим и успокаивающим, как шелест страниц.
Парень вздрогнул.
–Да… мне бы… что-нибудь о кейнсианстве и его влиянии на послевоенную экономику Европы. Курсовая горит. А я ничего не понимаю.
Лео посмотрел на него, и знания хлынули в него потоком. Он увидел не просто студента. Он увидел парня, который до трех часов ночи играл в онлайн-игру, потом проспал пару, потом поссорился с девушкой, и теперь его мозг, отравленный недосыпом и адреналином, отказывался воспринимать сложные концепции. Стандартный учебник только усугубил бы его панику.
И Лео знал, что нужно сделать. Но он не мог сказать: «Иди выспись, а начни с вот этой популярной книги, она написана простым языком». Его бы скрутила судорога.
Вместо этого он медленно провел рукой по полке, словно прислушиваясь к ней.
–Сложные системы, – тихо произнес он, – всегда проще понимать через призму метафоры. Представьте, что экономика – это большой оркестр, который пережил войну… музыканты ранены, инструменты разбиты. Кейнсианство – это дирижер, который не ждет, пока они сами настроятся и начнут играть. Он берет в долг у будущего, покупает новые инструменты, платит музыкантам аванс, чтобы они могли есть и репетировать. И оркестр начинает играть, постепенно возвращая долг своей музыкой.
