Глава 1
Воздух в парижском кабаке «Грязный Каплун» был густ от винного пара, табачного дыма и несбывшихся надежд. За окном, которое давно перестало пропускать дневной свет, а стало лишь тёмным пятном на стене, шумел вечерний Париж. Но не тот Париж, что на картинах – с вычищенными улицами и благородными дамами. Этот Париж был живым, вонючим, полным криков уличных торговцев и скрежета тележных колёс по брусчатке. Сегодня, к слову, обещали грозу. Небо затянуло свинцовыми тучами ещё с полудня, и воздух стал липким, душным, словно перед решающим поединком. Даже порывы ветра, залетая в открытую дверь, несли не свежесть, а лишь запахи мокрых помоев и дешёвого пива.
Гавейн, которого в этих кругах знали как «Языка без костей», лениво потягивал вино из кубка, больше похожего на ведро. Его глаза, зелёные омуты под нависшими бровями, блуждали по лицам собутыльников – таких же оборванцев пера и кинжала, как и он сам. Эти парни, впрочем, ещё не успели прослыть столь же беспринципными.
– Ну, Гавейн, – прохрипел здоровяк по прозвищу Кувалда, отчего борода его затряслась, – ты всё по-старинке, а? Всё по бабам? Слышал я, ты намедни вдову аптекаря прищучил. Говорят, она тебя на весь квартал проклинала, когда поняла, что у неё ни серебра, ни чести не осталось.
Гавейн лишь усмехнулся, обнажив идеально белые зубы.
– Честь, Кувалда, – произнёс он, растягивая слова, – это как воздух. Вроде есть, а поди-ка пощупай. Зато серебро, дружище, оно звенит. А звон, поверь мне, порой куда приятнее глупого шелеста репутаций. Да и вдова, – он подмигнул, – она проклинала, но так сладко, что я бы и сам себя проклял, лишь бы ещё разок так послушать.
За столом загоготали. Азарт, вечный спутник подобных бесед, витал в воздухе.
– Погоди, Гавейн, – подал голос тощий, как жердь, паренёк, прозванный Занозой, – это всё мелко плаваешь. Вдовы, купчихи… Вот я давеча слышал, наш Принц, будь он неладен, собирается дочку свою, Принцессу, на балу знакомить с очередным уродцем-принцем. Мол, надо династию скрепить.
Гавейн приподнял бровь.
– Принцесса? И что с того? Кому она нужна? От неё ж, небось, пахнет фиалками и скукой.
– Да не в том дело, кто нужна, а в том, что она недоступна, – продолжил Заноза, ухмыляясь. – И, что ещё важнее, она… невинна. Представляешь? В наше-то время! Ходят слухи, её в башне держали, чтобы ни один мужик на неё косо не глянул.
Глаза Гавейна вспыхнули. Это был вызов. Недоступность, невинность – это было куда интереснее, чем заурядные вдовы.
– Ну, и что за басня про эту фиалку в башне? – лениво поинтересовался он, но в голосе уже слышалась сталь.
Кувалда, видя, что Гавейн клюёт, почесал затылок.
– А басня вот какая, Гавейн: сто золотых, если ты её соблазнишь. Сто. Золотых. До первого петуха, так сказать. Заноза говорит, что слабо тебе. Я тоже сомневаюсь.
Гавейн поставил кубок на стол с таким стуком, что вино расплескалось.
– Слабо? Мне? Вы что, сдурели? Вы что, думаете, я из тех, кто пасует перед какой-то там принцессой? Сто золотых, говорите? Считайте, что они уже у меня в кармане. Но условия, друзья, будут мои. Мне не нужен один петух. Мне нужно, чтобы она сама молила о пощаде. А вы, – он окинул их взглядом, – вы будете петь мне оды, когда я приведу её в этот же кабак.
Повисла тишина. Кувалда и Заноза переглянулись.
– Как ты туда попадешь? – наконец спросил Кувалда. – Королевский бал, охрана, инквизиция на каждом углу…
Гавейн откинулся на спинку стула и довольно улыбнулся.
– А это, дружище, уже детали. Позвольте мне представить вам Маркизу Изабеллу де Монтейн, супругу нашего уважаемого, но несколько старомодного маркиза Армана. Слышали про такого? Так вот, ей, видите ли, наскучило. И я, как истинный рыцарь, пообещал ей маленькое приключение. Она проводит меня на бал. А что будет дальше… – он развёл руками, – это уже совсем другая история.
