Элисон
Месяц спустя.
Я не думала, что когда-нибудь соглашусь на это, но мама
настояла. Вернее, она просто поставила меня перед фактом — либо я
выбираюсь из дома и делаю хоть что-то помимо бесконечного
самобичевания, либо она начнeт искать мне психолога, который, как
она выразилась, «разложит все мои тараканы по полочкам». Я выбрала
меньшее зло.
Так я оказалась на курсах по гончарному искусству.
Мама всегда говорила, что творчество лечит, что работа руками
помогает отпустить мысли, застрявшие в голове, и что лучше слепить
из глины что-нибудь безобразное, чем сломаться окончательно. Я не
особо верила в это, но теперь сидела за большим деревянным столом в
мастерской, с замазанными в серой глине руками, и пыталась создать
что-то, что хотя бы отдалeнно напоминало вазу.
— Честно? Ты лепишь что-то среднее между пепельницей и урной для
праха. — Мама хитро прищурилась, склонив голову вбок, наблюдая за
моей работой.
— Ты вообще видела, с чего я начинала? Это уже шедевр.
Я взглянула на соседний стол, где стояли первые попытки.
Перекошенные, с неровными краями, напоминающие скорее ошибки
природы, чем изделия.
— Хорошо, ладно, для новичка — не так уж и плохо.
— Спасибо, мама, твоя поддержка бесценна.
Она рассмеялась, стряхнула с ладоней остатки глины и показала на
свою чашку.
— Я, между прочим, создала почти идеальную пиалу. Видишь? А ты
урну. Разница очевидна.
— Я просто думаю на перспективу. Вдруг кому-то понадобится.
Мы обе рассмеялись.
Впервые за долгое время я не думала о том, что со мной не так.
Не вспоминала боль. Не прокручивала в голове одни и те же моменты.
Я просто жила моментом, сидела в тeплой мастерской, чувствовала
глину под пальцами, смеялась с мамой и ощущала, как внутри всe
немного отпускает.
Может, она была права. Может, творчество действительно
лечит.
Когда мы вышли из мастерской, воздух был свежий, прохладный, и я
на секунду закрыла глаза, вдыхая его полной грудью. Глина всe ещe
была под ногтями, а пальцы пахли чем-то влажным, тeплым, чем-то,
что напоминало детство, когда мы с мамой лепили куличики на пляже.
Я улыбнулась, но улыбка тут же исчезла, когда я подняла голову и
увидела его.
Кай.
Он стоял у машины, прислонившись к капоту, засунув руки в
карманы. Улыбался. Как будто ему было легко, как будто весь этот
мир не давил на него так, как давил на меня. Мама взглянула на
меня, потом на него и понимающе улыбнулась.
— Я не буду мешать.
— Мам…
Но она уже махнула Каю рукой и, прежде чем я успела открыть рот,
попрощалась, развернулась и ушла, оставив меня один на один с
ним.
Я смотрела на него, он смотрел на меня.
— Ты преследуешь меня? — прищурившись, спросила я.
— Совсем чуть-чуть. — Он ухмыльнулся. — Точнее, я просто знал,
что ты будешь здесь. Твоя мама меня предупредила.
Я закатила глаза.
— Значит, она в заговоре. Прекрасно.
— Значит, она беспокоится.
Он оттолкнулся от машины, сделал шаг ближе, и я впервые
заметила, как внимательно он меня разглядывает. Не просто смотрит.
Разглядывает.
— Ты сегодня… другая.
Я вскинула бровь.
— В смысле?
— Не знаю. Может, дело в этой глине на руках или в том, что ты
смеeшься так, как будто тебе действительно смешно.
Я хотела ответить что-то саркастичное, но не смогла. Потому что
он был прав. Со мной что-то менялось. Или, может, я просто училась
жить по-другому.
— Пройдeмся? — предложил он, и я только кивнула.
Мы шли по улице, не торопясь, просто разговаривая. В последнее
время мы много общались, слишком много. С ним было просто. Легко.
Он не требовал от меня ответов, не пытался вытянуть из меня что-то,
о чeм я не хотела говорить. С ним не было прошлого. С ним не было
мыслей о боли. Он просто был.
