Едва влажная тряпка скользила по
крышке старого рояля. Он был похож на потрепанного черного лебедя,
не ушедшего, когда было должно, и теперь доживающего свой век без
возможности взлететь. Провела куском ткани, смахивая пыль. Тряпка
то и дело цеплялась за отшелушивающийся от старости черный лак,
открывающий прожилки светлого дерева. Казалось, будто выступившие
от древности вены изрезали поверхность рояля, а закрытая крышка
инструмента так отчаянно походила на крыло, что ассоциация стала
почти уверенностью, и, показалось, вот-вот послышится стон
утомленной птицы, уставшей от одиночества и бессмысленности давно
уже тягостного существования.
Очистив как горизонтальные, так и
вертикальные поверхности давнего инструмента, провела рукой по
крышке, скрывающей пожелтевшие от времени клавиши. Мне тоже не
хватает полета, как и этому старому черному лебедю. Улыбнулась,
будто замершей в радостном ожидании когда-то великолепной птице, и
едва слышно прошептала:
- Сейчас… уже почти… - после чего
подняла маленькую крышку и коснулась клавиш. Они все те же:
грязно-желтого оттенка с потрескавшимся лаком. Черные сохранились
немного лучше, но и они местами облуплены. Бедный старый черный
лебедь. Блиставший когда-то и отдавший всего себя. Теперь уже никто
и не вспомнит твоего звучания. Все, что можно было взять у тебя,
уже взято. Теперь ты лишь памятник былой славе, никому не нужный и
покрывающийся пылью. Хотя так уж и никому? Сделала два шага и
бережно подняла тяжелое черное крыло, открывая вид на струны,
зафиксировала крышку, провела пальцами по натянутым металлическим
жгутам. Те отозвались тихим, еле различимым гулом, словно давно
задубевшие нервы. Возвратилась и села на старый винтовой табурет.
Руки замерли в миллиметре над клавишами.
- Ну что ж, приятель, давай попробуем
вспомнить чувство полета, - тихо произнесла и опустила пальцы,
глубоко погружая грязно-желтые пластины. Ощущение, будто с
непривычки они увязали, утопали в штульраме словно в трясине,
недоверчиво прятались, страшась быть обманутыми, но скоро мы
приноровились друг к другу, увлекаясь мелодией все больше, и они
стали послушней, доверившись моим рукам.
Звук старого рояля словно голос
старика: кое-где прорывается сип, а то и скрип, но чувствуется
скрытая не до конца растраченная сила, мелодичность и певучесть.
Что это, как не едва не забытая воля к жизни? И даже фальшь давно
не настраиваемых струн не перекрывает былого величия звука.
Улыбаюсь, и мелодия полностью захватывает нас, меня и моего старого
черного друга – лебедя с одним крылом.
Тональность Лунный Сапфир. Моя
любимая. Я закрываю глаза и перед внутренним взором будто
разливается море, играющее всеми оттенками синего. Оно ласкает мои
пальцы. Морской ветер едва заметного голубого оттенка переливается
и вьется вокруг меня, не задевая ни волос, ни кожи. Он играет со
мной на расстоянии. Сердце охватывает тоска. Сильная, будто
звериная. До боли хочется почувствовать хоть малейшее дуновение,
завивающегося в спирали, сверкающего голубыми искорками ветерка.
Пальцы уже не ласкают клавиши, а бьют, умоляя и одновременно
неистово требуя прикосновения. Неосознанно подаюсь вперед, чтобы
ощутить движение легкомысленного и немного жестокого порыва
воздуха, и в этот момент раздается скрип двери. Волшебство момента
пропадает, осыпаясь стремительно угасающими сапфировыми искорками,
а я открываю глаза.
У двери, облокотившись плечом о стену
и скрестив руки на груди, стоял незнакомый мужчина и внимательно
смотрел на меня. Нежданный гость был высок и черноволос. От его
внушительной атлетически-сложенной фигуры веяло неприкрытой
властностью и силой. Зеленые глаза смотрели прямо в мои
собственные, как будто пытаясь найти подтверждение каким-то своим
мыслям. Все время, что мужчина посвятил изучению моих глаз, в
комнате царила тишина. Я словно застыла в той позе, в которой
увидела его: повернув голову к выходу и едва оторвав пальцы от
клавиш. Я знала, что не совершила ничего предосудительного и ругать
меня не за что, но внутри, вопреки логике, легким тремоло дребезжал
трепет от появления незнакомца. Наконец, придя к решению, что стало
ясно по сведенным друг к другу бровям, мужчина произнес:
