Дорога петляла между гор, старенький рейсовый автобус натужно
ревел на поворотах, резко кренился то вправо, то влево, оставляя
позади сизый дымный шлейф, но упорно поднимался все выше, к синему
безоблачному небу и выстроившимся разлапистой стеной соснам. В
салоне было душно и одуряюще пахло пирожками с мясом. За окнами
бушевало южное лето.
«Любви не учат, а еще любви не учатся, и получается не все, а
что получится, — хрипло надрывался в динамиках Шуфутинский. —
Любовь — загадка, и разгадки не видать, не знаю, как ее смогли мы
разгадать».
Заднее сиденье безбожно подкидывало, и я валилась то на толстую
тетку, чье дебелое тело колыхалось мне навстречу белыми горошинами
трикотажного платья, то на тощего парня в розовой бейсболке, острые
локти и колени которого успели оставить на моих боках и бедрах не
один синяк.
Эх, как же не вовремя мой «Ниссан» полетел! Сейчас катила бы на
своей «микроше» в тишине и прохладе, под душевные мелодии Карлы
Моррисон, и знать бы не знала ни о шедеврах русского шансона,
стонущего в динамиках за спиной, ни о чудесах отечественного
автопрома восьмидесятых годов прошлого века.
— Кто там Параскеевку спрашивал? — подал голос шофер. —
Подъезжаем.
Наконец-то! Я вытащила край сарафана из-под мощного бедра
соседки и попыталась подняться, но тут автобус натужно загудел и
накренился на очередном повороте, вернув меня на место — и ладно бы
просто на место, так нет, прямо на острые коленки прыщавого
недоросля. Мелкий поганец не растерялся и тут же прошелся по моим
бедрам своими потными ладошками.
— Руки убрал, — тихо сказала я ему.
— Чо?
На меня уставились наглые голубые глаза.
— Не чо, а что, — посмотрела в них и надвинула кепку парню на
нос. — Мал еще, без разрешения взрослых тетенек лапать.
Ответить пацан не успел. Автобус съехал на обочину, чихнул и
остановился, застонав всеми фибрами своей измученной железной души,
и я заторопилась к выходу.
— Девушка, поаккуратнее, — недовольно просипел сидящий на
переднем сиденье мужчина. — Молодая, а прет, как танк! —
пожаловался он соседке.
Тоже мне, танк! Да во мне всего-то пятьдесят восемь килограммов
веса и сто семьдесят сантиметров роста.
— Извините, — не останавливаясь, улыбнулась брюзге, и переложила
сумку в другую руку.
Мужик пробормотал что-то в ответ, дверь резко заскрежетала,
выпустив меня наружу, под яркие лучи жаркого июньского солнца, и я
невольно прищурилась, разглядывая припыленные кусты ажины.
— Вот, держите, — вытащив мои вещи из багажного отделения, хмуро
бросил водитель.
Он поправил кепку, покосился на чемодан, не прощаясь вернулся в
автобус, и вскоре тот низко загудел и покатил вперед, к очередному
повороту. Я осталась одна.
— Ну что, Дашка, добро пожаловать в самое лучшее место на земле?
— пробормотала вслух, разглядывая открывающийся с пригорка вид на
поселок.
Крыши далеко отстоящих друг от друга домов разделяли густую
зелень деревьев разноцветной черепицей, воздух благоухал смачным
сосновым духом, белая гравийка уходила вниз резко и безоговорочно,
не оставляя места сомнениям, а в душе рождалось странное
предчувствие. Не знаю, откуда оно взялось, но сердце на секунду
замерло, а потом забилось быстрыми, сильными толчками, и в ту же
секунду совсем рядом со мной раздался еле слышный шорох. По щеке
скользнул холодок, и мне показалось, что кто-то тихо вздохнул. Я
даже оглянулась, настолько явственным было ощущение чужого
присутствия, но, разумеется, никого не увидела. Неужели
перегрелась?
Тихо фыркнув, перехватила сумку и шагнула на скрипучие
камни.
Когда Пашка расписывал мне прелести своей черноморской дачи, он
именно так и говорил — лучшее место на земле, где счастье можно
есть ложками. Не сказать, чтобы я так уж сильно доверяла другу в
вопросах счастья, но, каюсь, повелась на бесплатный отдых и
уединенность. Да и рассчитывать на другие варианты не приходилось,
все равно лишних денег не было, так что предложение друга оказалось
очень своевременным.
