Пролог
Понедельник, 14-ое февраля.
Ты идёшь по улице, яркое солнце светит прямо в лицо.
Душно. Солнечный свет залил все вокруг собою, сейчас на руки, ноги, шею, голову – все, на все вокруг давит раскалённая медь. До 1000 градусов раскаленный метал.
Ты делаешь шаг. Колени болят, в левом колене что-то стреляет.
Сводит ноги.
В кармане нащупываешь документ. Без синей картонки здесь никуда.
Белую кофту решаешь снять потом, в здании.
Опа!
Ой, а теперь ты наступаешь на что-то и чуть не падаешь. Прям отшарахиваешься. На мозги похоже.
Вот, даже брызнуло что-то.
А, это апельсин. Большой, ярко-оранжевый, сочный апельсин.
Уже раздавленный. И очень похожий на мозги. Только оранжевые.
Ты хмуришься и шагаешь дальше. Вперёд. Но ты запомнил этот апельсин. Очень сильно. Ой, как запомнил…
***
Воскресенье, 13-ое февраля.
Утро. Ты идёшь навстречу тому, к чему должен идти.
Навстречу городу, чья жизнь разрушена, детям, которые потеряли своих родителей. Ты идёшь навстречу смерти.
Но ты веришь, что можешь принести жизнь.
Ночь в чужом месте прошла мучительно долго. Терпение было совсем на исходе. Теперь его совсем нет.
Усталость.
Однако, конечно, в этих местах тебе невозможно связать руки или ноги, как и невозможно найти себе "чужой уголок": все родное. Как и невозможно разрушать семьи…
С другой стороны, руки и не ноги не сковывают тебе, родным здесь все считаешь ты, а людей убиваешь не ты. Но ведь это ты ночью "спишь", теряешься в каких-то сомнениях, ждёшь чего-то, а не идешь сам.
Хотя, куда ты вообще пойдешь, и что ты вообще решишь?
Смотришь на тусклые звёзды тусклыми глазами. Они потеряли яркость, как и звезды.
О, да, конечно же, здесь нет никаких апельсинов.
***
Однажды, ты проснёшься. Встанешь, пойдешь в ванную и умоешься, позавтракаешь с семьёй, и вы все вместе поедете, кто в школу, кто на работу. И всё будет хорошо.
Но ты не Он.
***
Красный кирпич. Алый закат на западе. Кровь.
Виктория Александровна крепко держала за руку, а вокруг взрывался порох. Но дышалось легко: на лице был белый платок. А Виктория Александровна закрывала нос серым рукавом.
Это был апрель. А только день назад все радостно радовались, мол, тепло, наконец…
Но тепло здесь могло быть только от пушки сотруднику, который её держал, ну, а человеку, на которого она направлена, прямо-таки жарко…
Со всех сторон, из-под всех обломков, из-за каждой стены, через тела людей в толпу сочился звук, сочились голоса. Голос.
Твёрдый бас говорил, о чём-то говорил…
«Всё в порядке, вы проснулись, вы идёте, всё под контролем. Мы всё контролируем, ни одной смерти…»
В порядке, в порядке, в порядке…
Люди шли дальше. Толпа двигалась, толпа следовала, толпа была ведома Царём. Это люди Царя в Этом городе, в Этой стране. И они этого Царя любят, они Эту страну любят.
Но, вот, «всё в порядке», «всё в порядке», «всё в порядке». Твёрдый бас об этом говорил, и толпа этому верила, но почему тогда собралась толпа в облаке дыма и пороха?
Он смотрел под ноги и просто шёл в сторону Ината Гинина. Он старался идти бесшумно, старался наступать на мелкие обломки, бетонную крошку, ну, и на остатки дорожных ям так, чтобы шаг не издавал ни звука, чтобы не оставалось никакого следа… Он смотрел под ноги и старательно следил за тем, чтобы движение было бесшумно.
Арм поднял взгляд вверх прямо на Вику. А Вика направляла свой взгляд то в сторону Царя, то в небо… Её яркие голубые глаза блестели. Лицо серое, слёзы, наверное, горькие.
Она внимала.
Горькая… ложь, правда? Что там говорил мужской голос, за каким там батюшкой они шли?..
Её серое платье было немножко красным, измазанным свеклой из огорода, землей из огорода и кровью какой-то…
Плохо. Вике плохо, Вике горько.
Мальчик аккуратно отпустил её руку, снял свой платок и разорвал напополам.
