Демид
– Ма-а? – очень печальный детский голосок выбивается из общей обстановки.
В огромном холле моего небоскреба, моего проекта, сочетающего в себе центры отдыха и развлечения, торговый и бизнес-центры, такого быть не должно.
Толпы людей, которые спешат на распродажу последних праздничных дней, должны быть.
А вот малыша, не очень устойчиво бредущего по глянцевому полу, и грустно тянущего маленькие ручки к мимо проходящим, нет.
Он совсем маленький. Ему год то есть? С другой стороны, раз ходить может, то, по идее, должно быть больше года. Но я в этом не разбираюсь. Вообще в детях не разбираюсь. Могу только пол определить по внешнему виду. Единственное, с нынешними подростками это не всегда работает.
Мальчик. Темные штанишки с лямками. Толстовка. Карманы топырятся от невидимого мне груза.
Тут чувство равновесия у малыша не справляется с силой злой гравитации. Будь она неладна. И мальчик бухается на четвереньки.
Какого он вообще один? Где мамаша? Или папаша. И почему на него внимания другие не обращают?
А, нет. Обращают. Но те так, как, на мой взгляд, должны. Никто не спешит помочь ребенку найти родителей. Все идут по своим делам.
– Ой, какой кроха! – с восхищением и улыбкой на лице заявляет одна девица, наткнувшись на карапуза. И…
И, обойдя, проходит мимо.
Эй! Ты женщина или кто?! Где материнский инстинкт? Почему не спешишь помочь малышу? И зачем мне глазки строишь? На малыша смотри! Он один!
А этот малыш встает на ножки, и с очень печальным видом оглядывается по сторонам. Он тянет ручки к какой-то женщине.
– Ма-а?
Но та проходит мимо, разговаривая с кем-то по телефону. И ребенок чуть снова не падает, заглядевшись на высокую взрослую тетю.
Устояв на своих ножках, он продолжает свой путь, грустно вглядываясь в проходящих мимо прохожих. Особенно женщин. То, что он потерялся, и дураку понятно.
Непонятно другое. Почему ни один дурак не обратит внимание на ребенка, потерявшего и ищущего свою маму? И почему охрана ослепла, которая должна следить за обстановкой? Почему мамаша, потерявшая ребенка, не спешит сама к охране, чтобы объявили об этом по громкоговорителю?
Кроха обнаруживает неподалеку меня. И замечает, что я на него смотрю. Осознав, что привлек хоть чье-то внимание, спешит к наблюдателю. Ко мне, то есть.
Неуверенно бредет в мою сторону. Тянет к моим ногам ручки, как к спасительной соломинке. Крохотные ладошки сжимают мою штанину. Голова малыша запрокидывается. И наши глаза встречаются.
У малыша они ярко-синие. В них отражена вселенская печаль.
– Ма-а?
– Вообще мимо. Совсем не «ма-а», – качаю головой.
Малой шмыгает носом. Глаза его увлажняются. Но плакать он не начиняет. Отпустив мою штанину, снова крутит головой в поисках своей мамы.
И что? Столько сотрудников в найме, а мне самому все делать?
Ладно. Буду разбираться.
– Ты только не разревись, – говорю малышу, осторожно хватая руками.
Очень осторожно. Боюсь просто поломать. Ребенок как маленькая хрупкая игрушка в моих лапищах.
Ухватив, поднимаю. И слежу за реакцией карапуза.
Нет, реветь не начинает. Испуга на лице тоже не наблюдаю. Скорее, удивление. Которое по мере удаление от пола становится более выразительным.
Правильно. Когда еще тебя на руках поносит двухметровый дядя?
Карапуз расширившимся глазами смотрит в пол. Потом переводит взгляд на меня.
– Уу-у, – указывает пальчиком вниз. – Топ-топ.
– Все тип-топ, не переживай, – остается мне ему ответить.
А что еще говорить?
Дел с детьми никогда не имел. С бандитами, гопниками, отморозками, возомнившими себя рейдерскими захватчиками, политиками, бизнесменами и олигархами – сколько угодно. С рьяными охотницами до моего тела и кошелька тоже немало. А с детьми мои интересы никогда не пересекались. Опыта в налаживании диалога ноль целых, ноль десятых.
