В Море Голубой Луны никогда не наступала тьма. Казалось, светится не вода, а рассыпались по волнам тысячи алмазов – холодных, переливчатых, мерцающих, как звёзды, попавшие в плен океану. Всё потому, что каждую ночь над этим морем восходила Голубая Луна – огромная, таинственная, завораживающая. Её свет, пронизывая толщу воды, насыщал её сиянием, и даже днём море продолжало светиться изнутри, будто в его глубинах горели невидимые голубые свечи.
А в самом сердце этого моря, там, где волны становились тише, а свет – ярче, возвышался остров. Его называли «Лунная Ланусия» – владение юной русалки Чаолонг. Под островом зияла пещера, но тьма никогда не касалась её сводов. Свет, впитанный морем, просачивался сквозь толщу воды, и дно озарялось мягким голубым сиянием. Здесь, среди кораллов, переливающихся, как лунные блики, жила Чаолонг. Её чешуя отливала серебром и бирюзой, а длинные волны волос мерцали, словно пропитанные звёздной пылью. Она правила этим местом с тихой мудростью, зная каждый риф, каждую жемчужину, спрятанную в раковинах, и каждый тайный путь, по которому лунный свет струился в глубинах.
И если однажды ночью вам доведётся увидеть на горизонте сияющую голубую дорожку – знайте: это море зовёт. Может быть, Чаолонг ждёт гостя, или просто хочет поделиться ещё одной историей, спрятанной в мерцании своих вод.
Каждое полнолуние море будто затихало, затаив дыхание, а вода у берегов острова отступала, открывая узкую тропу из влажного песка. В эти часы Чаолонг могла ступать по земле. Её хвост, обычно гибкий и сияющий, превращался в пару стройных ног, а чешуя рассыпалась в серебристую пыль, оставляя за ней мерцающий след. Она поднималась на вершину острова, где среди скал росли лунные цветы – хрупкие, почти прозрачные, с лепестками, похожими на застывший свет. А рядом распускались ланусии – сияющие голубые лилии, которые раскрывались только под взглядом Голубой Луны. Чаолонг садилась на плоский камень, обвитый светящимися лианами, и смотрела вдаль – туда, где темнел горизонт. Там, за морем, жили люди. Она знала о них лишь из обрывков разговоров дельфинов, из песен странствующих чаек, из вещей, что иногда прибивало к берегу: обломков кораблей, лоскутов ткани, пустых бутылок с письмами внутри.
– Как они смеются? – думала она, ловя в ладони падающий лепесток ланусии. – О чем говорят у костра? Правда ли, что у них бывают "друзья"?
Море шептало ей, что однажды она сможет уплыть, но Лунная Ланусия была её домом, её долгом, её магией, и каждый раз, когда полнолуние заканчивалось, вода снова звала её в глубины.
Но мечта оставалась.
Может быть, в следующее полнолуние.
Может быть, если она осмелится.
Может быть, там, за горизонтом, её ждёт кто-то, кто тоже смотрит на луну и думает о ней.
Давным-давно, когда море ещё помнило имена всех погибших в его пучинах, существовал дракон Чаолонг – не плоть и не кость, а сама стихия, воплощённая в ярости приливов. Он рождался из лунного света и морской бездны, и каждое полнолуние его силуэт, сотканный из пены и теней, поднимался над волнами. Тогда хвосты русалок становились тяжелыми, будто наполнялись свинцом, и они теряли свою магию, превращаясь в беспомощных существ, выброшенных на берег. Чаолонг забирал их силу, их песни, их связь с морем. Русалки Восточных вод, некогда самые могущественные, стали бледными тенями, вынужденными жить среди людей, забывая родные глубины.
Однажды, тысячу лет назад, русалка Северных морей – та, чьё имя стёрло время, – нашла древний артефакт – Золотой Браслет, выкованный из первых лучей солнца, упавших в океан. В ночь, когда Чаолонг снова поднялся из пучины, она бросила ему вызов. Их битва расколола небо. Волны вздымались, как стены, а лунный свет гас под всполохами магии. В последний миг, когда когти дракона уже смыкались вокруг неё, русалка раскрыла браслет и Чаолонг рассыпался на миллионы капель, его дух рассеялся в воде.
