Когда я первый раз переступила порог дома, по моей коже пробежали мурашки. Воздух в доме казался тяжелым, давил на грудь, и я поняла – сюда нельзя заходить. Надо развернуться и бежать по дальше. Но куда? Мне было всего восемь лет, три месяца назад умерла мама, и теперь органы опеки привезли меня к отцу, которого я никогда не видела. Другого выбора у меня не было.
Меня всегда пугали детские дома, но, возможно, там мне было бы лучше. Намного лучше.
За две минуты до этого машина остановилась у небольшого, но ухоженного дома в конце улицы.
Здесь было так тихо. После шумного города в котором я жила тишина давила на уши. Тем более что дом был на самой окраине маленького городка где жил мой отец, в самом конце улице где начиналась лесополоса. Социальная работница вышла первой, поправила воротник пальто и позвонила в дверь. Она пыталось быть милой со мной, но по ее лицу было видно, что она хочет по скорее закончить свою работу. Прошла минута – и я увидела его. Моего отца.
Он был высоким, красивым, наверное даже обаятельным, ребенком мне было сложно понять. Позже, когда я повзрослею, я пойму, насколько он нравился женщинам, насколько милым мог казаться на людях. Но ребенка не обманешь внешностью.
Его глаза… В них не было теплоты, не было радости встречи. Он не обнял меня и не поцеловал. Не сказал добрых слов ребенку мир которого рухнул в один миг. Я не знаю чего я ожидала от встречи с ним. Где-то в глубине души я хотела чтобы он был рад меня увидеть. Чтобы я была важна для него. Мне всегда хотелось чтобы у меня был папа, как и других детей. Но вскоре я пойму, что иногда лучше и без папы.
Социальная работница прошлась по дому, заглянула в холодильник. Он подписал какие-то бумаги и она пошла к выходу, остановилось возле меня:
– Ну, всего хорошего тебе, Пэм. Тебе очень повезло, что у тебя есть такой отец. – сказала она пытаясь улыбнуться.
Потом развернулась к отцу:
– Милая девочка. Всего хорошего мистер Никсон.
Она вышла из дома так на меня больше и не взглянув, села в свою машину и уехала. Мы с отцом еще какое-то время стояли посреди гостиной молча. Видимо он сам не знал что со мной делать. Я наверное свалилась ему как снег на голову.
Потом он внимательно посмотрел на меня и спокойно сказал:
– Если будешь делать, как я говорю, у нас не будет проблем. Но если хоть раз ослушаешься меня, ты сильно пожалеешь.
Не этих слов я ожидала от него и почувствовала как у меня скручивается желудок.
Затем он развернулся и молча провел меня в мою комнату на втором этаже.
В тот момент я поняла, почему мама с ним не жила. Почему никогда не хотела о нем говорить. Почему когда я начина задавать вопросы, она как- будто каменела и переводила разговор на другую тему. Я поняла: ему нельзя перечить. Лучше держаться подальше. Он опасен.
В этот вечер мне никто не прочел сказку, никто не поцеловал меня перед сном, никто не спросил как у меня прошел день. Я сама разобрала свои вещи, сама как смогла застелила огромную кровать и долго лежала смотря в потолок прижимая к себе плюшевого медведя не понимая что мне ждет дальше. Но мой детский мозг даже вообразить не мог того, что ждет меня впереди. Заснула я в слезах, хотя мне казалось что они уже должны у меня закончиться.
С этого дня моя жизнь подчинялась его настроению.
Я по звуку шагов, по тому, как он открывал холодильник, могла понять, стоит ли сегодня просить о чем-то важном для меня. Стоит ли вообще показываться ему на глаза. Это была своего рода игра, угадай какое у него настроение сегодня. Не угадала, новый синяк был обеспечен. Он не бил меня часто – но этого хватало, чтобы я боялась его до чертиков. Я в прямом смысле боялась что он меня может убить. Его взгляд пробирал меня до дрожи, что я сразу цепенела и не могла пошевелиться. Именно тогда я научилась сдерживать слезы при нем, они злили его еще сильнее. Научилась копить обиды. Я всегда ждала вечера, чтобы плакать ночами, зарываясь лицом в подушку, чтобы он не услышал.
